Братство дороги

− Ничего не бывает достаточно. − По привычке я коснулся пальцами старого обожженного пятна на левой стороне лица, оно оставалось грубым и морщинистым. − Ты не хотела, чтобы я выглядел привлекательным? Или это дерьмо не лечит ожоги?

− Препарат изготавливался для лечения ожогов. Ожоги − это его специфика. Но эта твоя травма необычайно устойчива. У нее странная энергетическая сигнатура... Если бы наша физическая лаборатория была в рабочем состоянии, тогда...

Я попятился к выходу из пещеры и зеленому буйству крюк-шиповника. До меня уже долетали крики птиц и гул пчел. На дворе был разгар лета, пока я спал, сезоны сменились.

− Этим путем не сбежать, Йорг. − последовала за мной Калла. − Крюк-шиповник был одной из наших разработок.

− Ваших?

− Ну, не именно моей. Но этой лаборатории. Когда-то это было большое учреждение. Здесь работали три сотни человек. Кабинет на кабинете. Теперь остается ждать, что найдется кто-то достаточно дальновидный, чтобы раскопать все это. Крюк-шиповник − дешевая, самовоспроизводящаяся колючая проволока. Высокоэффективная технология. Конечно, для более теплых краев, чем этот, если вы хотите защиту круглый год. Им так и не удалось получить штамм, который не погибал бы в зимний период.

− И твой… «проектор» где-то там? − Я махнул головой в сторону колючек. − Не боишься, что я наведаюсь к тебе лично? − Я одарил ее своей опасной улыбкой. С тех пор как я проснулся, у меня не было причин улыбаться, но сейчас сквозь редеющий туман снадобий Каллы забрезжил краешек плана.

Хакон кивнул:

− Это достаточно безопасно, если ты в доспехах и у тебя есть ножницы. Голый и без оружия ты совершенно беспомощен. Я говорю это, чтобы показать, насколько безнадежна твоя ситуация. Помоги мне, и могущество, которое тебе и не снилось, сможет стать...

− Я проспал достаточно, призрак, − сказал я. − Время умирать. Прощай, брат Хакон.

Его губы дернулись, с усилием, заикаясь, он пробурчал:

− К-к-красивая. Ж-ж-жертва.

Его собственный голос, свободный от контроля Каллы. Бред разрушенного разума? Или, возможно, в его памяти всплыли наши шутки в Вьенe о цене, которую мы готовы заплатить, чтобы увидеть, как горят наши враги.

Напрягшись изо всех сил, я попытался открутить крышку флакона.

− Нет! − Хакон двинулся вперед. Из блока в его груди кричала Калла.

Крышка слетела, и я бросил флакон над его головой назад в коридор. Калла говорила, что в нем заключена смерть, зараза, которая может стереть человечество с лица земли. Я назвал его ящик Пандоры. Сбросив пальцы Хакона со своего плеча, я повернулся и побежал. Шлепая босыми ступнями по каменному полу пещеры, я набирал скорость.

Я выпустил зло Пандоры, и сзади, по всему коридору зазвучала сирена, завыла, словно тысячи баньши. Направляясь к левому краю входа в пещеру, я достиг непроницаемой стены шиповника и прыгнул так высоко, как только мог, ныряя вперед.

− Очистка. Повторяю. Уровень ноль вирусная угроза. Повторяю. Полная очистка!

Ящик Пандоры содержал все беды в мире... но на дне его, среди кошмаров, притаилась Надежда.

Крюк-шиповник принял мой вес, шипы цеплялись за кожу, впивались, раздирали, кромсали, проникали глубже и удерживали, пока, наконец, не сковали мои движения и я повис среди них. Пойманный в ловушку, как много лет назад, пронзенный такой же резкой и внезапной болью, но в этот раз по собственной воле.

Я скорее услышал, нежели увидел горячие белые языки пламени, заревевшие в зеве пещеры − копье огненной ярости, окруженное волной пламени, разливающейся во все стороны, распространяясь и поглощая все вокруг.

Сирена замолкла, остался только рев пламени, треск огня и мой крик, когда кромка этого адского пекла добралась до меня, голого среди шипов.

В такие моменты потеря сознания воспринимается, как благодать, но оно почему-то ужасающе запаздывало. Я чувствовал, как морщится моя кожа, видел, как скручиваются и горят волосы, когда меня обдувало горячее дыхание огня. Я видел, как на моих руках тает кожа, пока жар не принялся за мои глаза.

Потеря сознания является благом, но лишь временным.

Я очнулся посреди леса почерневших завитков, покрытых зубьями шипов, голый на фоне небесной синевы.

Повернув свою рыдающую лысую голову, сквозь застилающую глаза пелену я разглядел выжженный в зарослях крюк-шиповника коридор, покрытый тонким слоем белого пепла. Подо мной лежал обгоревший, но оставшийся целым, серебристо-стальной цилиндр. Липкими пальцами я потыкал в кнопки, к которым приставала обгорелая кожа, причиняя такую боль, что не поддается описанию.

Трижды я пытался набрать цифры. Я бы заплакал, но у меня больше не было слез. И вот бесконечно медленно отворилась крышка, и я опустил руки в новую-кожу. Я обмазывал слизью каждый палец. Пока вещество обволакивало их, я, не обращая внимания на боль, продолжал смазывать каждый дюйм. Я размазал слизь по лицу, намазал рот, каждый глаз, все тело, насколько позволяли торчащие в нем шипы.