Братство. Крест и клинок

В себя она пришла в совершенно, на первый взгляд, незнакомом месте. Какой-то сквер с совершенно голыми, уродливо и страшно выглядящими в темноте деревьями. Под ней – жесткое и шершавое сиденье сто лет не крашенной лавки. За спиной – кусты, судя по доносящимся с их стороны «ароматам», давно выбранные местной алкашней для отправления естественных надобностей. Впереди – вроде бы улица, даже перекресток с висящим на нем светофором. Светофор, переключившись, вдруг вспыхнул красным, и Машу словно ударило взрывной волной – резко нахлынули воспоминания и образы: нелепая попытка побега, кабинет Лили, кроваво-алый рубин, гипноз… Убей его! Убей! Убей! Девушку охватила дрожь. Кстати, на улице далеко не лето, а она в легком платьишке. Холодно как! Вещи? Никаких вещей – ни одежды, ни сумочки, ни мобильного с косметичкой. Всей косметики – смех! – непонятно каким образом завалявшийся в кармане платья тюбик с помадой! Денег и документов, к слову, тоже нет. Славненько… Похоже, ведьма вышвырнула ее на улицу буквально «в чем была», еще и основательно обчистив на прощанье. Ну и ладно! Пусть подавится…

По правде говоря, гораздо больше, чем отсутствие вещей, документов и денег, Машу сейчас занимало другое – по всем законам магии она ни в коем случае не должна была помнить ни о самом факте сеанса гипноза, ни тем более о содержании заложенной в нее «программы». И тем не менее… Она помнила! Каждое, как ей казалось, движение кулона-маятника, каждое сказанное Лили слово. Что ж получается? Колдовство дало сбой?! Исполненное такой мощной ведьмой, как ее учительница? Бывшая… Вряд ли та могла допустить ошибку. А, может, все дело в ней – в Маше? Ну, не зря же к ней такое особое отношение. Наверное, она и впрямь особенная. Такая вот – несгибаемая и неподдающаяся! Как часто, особенно в ранней молодости, мысли о собственной исключительности кажутся нам единственно правильным ответом на все вопросы…

Разобравшись, как ей показалось, с самым важным вопросом, Маша задалась другим – где она, собственно, находится? Стоило оглянуться вокруг еще раз – и словно пелена с глаз упала: да ведь этот скверик в полквартале от ее дома! Именно в нем она с одноклассницами не раз «зависала» по дороге из школы. И как можно было сразу не понять?! Тем лучше – отсюда она и без денег доберется. Скорей бы домой!

Пребывание в родных стенах превратилось для Маши в пытку. От матери приходилось самым настоящим образом прятаться. О том, чтобы сказать ей правду и речи быть не могло, а врать – язык не поворачивался. Взглянув на маму – теперь совершенно другими глазами, Маша увидела, насколько та постарела и сдала за последнее время. О том, кто именно был тому виной, гадать не приходилось. Мучаясь от жгучего стыда, девушка отсиживалась в своей комнате, при вынужденном общении с мамой ограничиваясь самыми общими фразами, «съезжая» при этом на плохое самочувствие. Надо сказать, что при этом она не слишком-то и кривила душой. Не разобравшись сначала в причинах собственного постоянного недомогания, Маша грешила на последствия гипноза, нервный стресс и переохлаждение. Однако обычных симптомов простуды у нее как таковых как раз и не появилось. Зато постоянно кружилась и болела голова, накатывала волнами слабость, а настроение плясало сумасшедшей синусоидой – от жуткой депрессивной апатии к накатывавшим все чаще приступам агрессии, когда ей нестерпимо хотелось ломать и крушить все вокруг себя. Чуть погодя до Маши дошло – все дело в том, что квартира за время ее отсутствия была освящена! Поняла это она, когда приблизившись к одной из икон, которые теперь имелись дома во множестве, чуть не упала в обморок. Хорошенькие дела! Что же с ней сотворили?! Что же она сама сотворила с собой?!

Долго мучиться Маше не пришлось. На исходе второй ночи, проведенной под материнским кровом, девушку посетил сон. Открыв глаза, Маша сосредоточенно встала, надела ту самую одежду, в которой вернулась, и отправилась туда, куда звал ее полученный во сне приказ. Теперь она точно знала, кого и где ей искать…

…Автомат, содрогнувшись, выдал из себя последнюю порцию мутно-коричневой жижи и заунывно завыл – перетрудился, видать, бедняга. Этот гнусный звук вывел погрузившегося в воспоминания о Машином рассказе Алексея из ступора. Подхватив с лотка бумажные стаканчики, он двинулся вверх по лестнице.

Слава богу, нервы у Леши были крепкими… По законам жанра, переступив порог номера, он должен был бы как минимум выронить и так с трудом удерживаемые в одной руке горячие емкости с напитком, безнадежно изгадив недавно собственноручно стиранные джинсы и белые кроссовки. Как максимум – вообще впасть при этом в полный ступор и застыть столбом, не обращая внимания на обваренные «кофе» ноги.