Братство охотников за книгами

Едва войдя в помещение, монсеньор Шартье заткнул нос. От терпкого запаха чернил и пота к горлу подступила тошнота. Фуст призвал рабочих к тишине, и те перестали стучать молотками. Вийон стоял, облокотившись на ручной пресс, на лице его была издевательская усмешка. Он держался чуть в стороне от остальных и не без удовольствия наблюдал за брезгливыми гримасами высокомерного священника, угодливыми улыбками Фуста, усталыми лицами подмастерьев, словно каждый пытался надеть выражение лица, подобающее его персонажу.

Шёффер поцеловал перстень его преосвященства и, не дожидаясь дальнейших указаний, начал экскурсию по типографии, явно гордясь своим детищем. Гийом Шартье последовал за ним, лавируя среди машин и стопок бумаги и рассеянно слушая объяснения. Рабочие стояли навытяжку и мяли в руках головные уборы. Осмотрев мастерскую, епископ торопливо перекрестил ее, благословляя, а один из сопровождавших его монахов в это время энергично тряс медным кадилом. Сияя от гордости, Шёффер вручил Шартье первое сочинение, опубликованное в Париже в год 1463 от Рождества Христова, одобренное королевской цензурой. Он торжественно объявил, что это есть краеугольный камень здания, которое, подобно Александрийскому маяку, озарит весь мир и будет способствовать славе Франции. Шартье, не слишком взволнованный этой речью, небрежно бросил книгу на липкий от смолы верстак.

Вийон с горьким чувством наблюдал за епископом, который так пренебрежительно провел обряд. Это важное событие, безусловно, заслуживало особой процедуры, куда более торжественной. Раздосадованный, он отошел вглубь помещения, где стояли неработающие печатные станки. Их была целая дюжина, они выстроились двумя параллельными линиями, и Франсуа прошел между ними, словно проводя смотр войск. Массивные, сделанные из тяжелого крепкого дерева, они щетинились смазанными жиром рычагами и рукоятками, в них чувствовалась пугающая сила. Они были накрепко приколочены к помосту, чтобы не тряслись во время печати. Горделиво стоя на своем возвышении, они казались величественными, словно статуи правителей. Вийон понимал, какое влияние эти станки окажут на судьбы людей. А еще они были немного похожи на него: с виду послушные, можно подумать, что ими легко управлять. Но они — как и Франсуа — будут служить не только Фусту или Шартье, не станут лишь инструментом для удовлетворения их амбиций, для политических и финансовых интриг, способом достижения их жалких целей. В станках слишком много силы, ее нельзя заставить работать только для пользы этих людей, нельзя лишить свободы, заключив в тюрьму или в мастерскую. В печатных станках Вийон внезапно увидел своих союзников, союзников своей поэзии. Они напомнили ему лошадей, которых он воровал, ломая глубокой ночью ограждение загона, обуздывая их порывы, смиряя их трепет, уводя их в сумрачные леса, все быстрее, все дальше. Может, эти машины тоже способны лягаться и вставать на дыбы?

*

Фуст велел рабочим вновь приниматься за работу и пригласил знатного гостя к себе в кабинет. Шёффер и Вийон последовали за ними, тщательно закрыв дверь. Старый книгопечатник уведомил Шартье, что арендовал все свободные помещения на улице Сен-Жак. К нему готовы присоединиться многие немецкие печатники, за исключением Гутенберга, его бывшего компаньона, который категорически отказывается открывать отделение в Париже из-за давней ссоры. Несчастный по уши в долгах. Он живет на скудную ренту, пожалованную ему архиепископом из Нассау, хотя мог бы пользоваться щедрым покровительством Людовика XI или Шарля Орлеанского, куда более сведущих в литературе, нежели какие-нибудь придворные викарии.

Не слишком заинтересовавшись рассказом Фуста, Вийон блуждал взглядом по книжным полкам вдоль стен. В дальнем углу в дрожащем свете свечи сверкнул украшенный гербом переплет. Сам герб — чеканка на чистом золоте — узнать было нетрудно: это был один из наиболее известных в христианском мире гербов, он принадлежал флорентийскому семейству Медичи. Как ни странно, девиза на нем не было. Вместо него на гербовом щите виднелся некий орнамент из более тусклого золота, не итальянский, не геральдический. Франсуа напряженно вгляделся в извилистый контур, и в какой-то момент ему показалось, будто он различает очертания семитских букв. Древнееврейские мотивы и причудливые арабески нередко использовались, дабы священные книги выглядели как Библия или восточные фолианты. Сцены из жизни Христа испещрялись иудейскими письменами, а также изображениями Сатаны. Но здесь смешение дворянских символов и еврейских мотивов, похоже, свидетельствовало об особом единстве, это был своего рода союз: два символа, итальянский и еврейский, переплетались, образуя единство.

Заметив изумление Вийона, Петер Шёффер резко вскочил с места. Он встал прямо перед Франсуа и, повернувшись к нему спиной, довольно долго с чем-то возился. Когда он сел, книги уже не было видно — она исчезла, спрятанная среди прочих. Тома, которые прежде валялись в беспорядке, теперь стояли ровными рядами. Свеча погасла.

*