Браво Берте

Собрав ускользающие силы, она посмотрела ему в глаза. Увидела в них ледяное презрение. Но его подрагивающие, еле сдерживающие улыбку губы выдали его. Задорожный – настропаленная им марионетка. Именно сидящий перед ней человек растоптал ее триумф в премьерной роли. Он был настолько ей мерзок, что она не смогла подключить актерские резервы и вытянуть ситуацию. За приход к нему она себя презирала.

– Кстати, коль вы здесь, передайте Аркадию Петровичу, что в ближайшее время мы собираемся ставить вопрос о его профнепригодности и снятии с должности художественного руководителя театра. – Его глаза и нос Мефистофеля торжествовали безоговорочную победу.

Оглянувшись от двери, она сказала:

– Вы подлец.

С такого рода мужской подлостью она столкнулась впервые. Она не предполагала, что отринутый ею пьяный чиновник спустя почти год отомстит столь гнусным образом. Ужас, она не сумела ничего изменить. «Яду мне, яду!» – яростно шептала она, оказавшись на улице. С тех пор она возненавидела любые чиновничьи кабинеты навечно.

Глава 12. Разлука

Катя ехала в автобусе в сторону «Юго-Западной» и не знала, куда ей теперь деваться. «Зачем все так? По каким законам Вселенной рождаются такие Славики? В чем смысл их жизни? Неужели Земля вправду отстойник, где нормальных отцов убивают, а присоски-Славики до старости цветут и издают запах? Должен же быть смысл. Читала же мать, когда был жив отец, „Сто лет одиночества“, я помню. А потом снюхалась с этим скотом, ради тупого траха. Ненавижу! Пусть катится эта гуманность! Землю надо очищать от таких ублюдков. Истреблять. Травить, выжигать! А эта престарелая: „Танцуй, Катерина, танцуй“. Что она понимает в жизни! Ни детей, никого».

На выходе из автобуса она позвонила Светлане.

– Свет, можно у тебя переночевать?

– А что случилось?

– Давай без вопросов. Да или нет?

– Катюх, к нам вчера родственники материнские приехали, целых три штуки, на пять дней. Если только на потолке. Позвони, слушай, Павлику Никифорову, он один живет, точно тебя пустит. Я у него трое суток прошлой зимой тусовалась, когда отец запил, помнишь? Без секса, кстати. Или к Зайчонку попробуй, до сих пор по тебе сохнет.

– Спасибо за совет. – Катя нажала отбой.

У проходящего мимо дядьки стрельнула сигарету, прикурила дрожащими руками с третьей попытки. Стояла, глубоко затягиваясь, у стеклянного входа в метро, понятия не имела, что делать дальше. На последней затяжке пришло сообщение от Светы: «Меланья! К ней можешь без звонка, лови адрес…»

Катя вспомнила ту поездку в гости вместе со Светой. Было это месяцев пять назад, в начале октября, на улице еще стояла теплынь. Из рассказанного Светой по дороге следовало, что девушка, к которой они едут, художница, расписывает шелковые ткани в технике батик. «Я купила у нее шарф, матери в подарок, в розово-сиреневых тонах, очень красивый. Она торговала ими в подземном переходе от Парка культуры к Дому художника. На фирменных, сама знаешь, разоришься, а тут все-таки ручная работа и цена божеская. Они у нее все разные были, ни один не повторялся. Телефон свой оставила, сказала, дома у нее вообще огромный выбор. Хочу себе теперь купить».

Художница по имени Меланья жила в двухкомнатной квартире недалеко от метро «Алтуфьево». Слушая тогда Свету, Катя почему-то вообразила нежное, трепетное создание с тихим голосом. Но Меланья оказалась прокуренной, с немытой головой женщиной лет за тридцать. По углам квартиры стояли и валялись пустые подрамники и рамы с угрожающе торчащими гвоздями и скрепками, из комнат в кухню и обратно в несметном количестве хаотично бродили, сталкиваясь разными частями тел, странные личности. «Приезжайте, девки, когда захотите. У меня, если что, перекантоваться можно. В общак денег чутка подкинете и оставайтесь», – напутствовала их Меланья, провожая после продажи шарфа до входной двери.

В метро Катя спросила:

– Чего они там все странные такие?

– Ой, ты как ребенок, – ответила Света, – ничего не странные, просто обкуренные.

На сей раз звонить в дверь не пришлось, она оказалась не заперта, Катя вошла и тут же споткнулась о несметную груду обуви. Квартира была еще в большем запустении, чем осенью. Из комнат доносилось ленивое многоголосье, распространялся вязко-приторный душный запах. Меланья сидела за столом в кухне и сосредоточенно смотрела в окно.

– Помните, мы приезжали к вам осенью вдвоем с подругой. Света, светленькая такая, небольшого роста, с голубыми глазами, шарфик еще у вас покупала.

– А-а-а, если б я вас всех помнила… – Отвернувшись от окна, художница уставилась Кате в живот. – Хочешь чего, тоже шарфика?

– Нет, вы тогда сказали, у вас, если что, можно переночевать.

– Ну, не отрекаюсь.

– Только у меня денег совсем мало.

– Ладно, давай, сколько есть. Ты девочка вполне. Красивым у нас скидка. – Меланья протянула в сторону Кати ладонь с нечистыми, разной длины ногтями.

«И пусть, прекрасно, все равно меня никто искать не будет», – решилась Катя, доставая из сумки деньги.