Браво Берте

– Безалаберная она, недальновидная, вот что. Самое главное, самонадеянная. – Алевтина Ивановна доедала за столом кашу. – И вредная. Сам Господь указал ей на ее вредность, причем дважды. Не знаю, как она, я так до сих пор о картине сожалею. С жильем вообще ни в какие ворота, что сотворила. Ладно. Разведка донесла, в Париж все рвалась. На старости лет. Деньги, может, не только на проживание, на поездку нужны были. Интересно, к кому-то или так просто, проветриться? Тебе не рассказывала?

– Нет, – сухо ответила Катя.

– Дорвалась, профурсетка!

Но кое-что человеческое в Алевтине Ивановне Степановой все-таки присутствовало. Иначе Берта вряд ли бы рискнула отправить к ней Катю с Кириллом. Алевтина Ивановна любила подольше поспать, из-за чего нередко пропускала утренние службы. Никогда не пила растворимого кофе, варила себе настоящий, ароматный, в тяжелой старинной турке. С дымящейся туркой уходила к себе в комнату, включала там записи бардов семидесятых. Некоторым подпевала. Особенно жаловала песню «Господа юнкера, кем вы были вчера…».

Катя в понедельник, среду и пятницу работала у Клотильды. Объявление в журнале «Работа и зарплата» выглядело так: «Срочно! Рядом с метро „Новослободская“ ищу няню мальчику семи лет на три дня в неделю (вторая половина дня). Желательно молодую, симпатичную. Можно студентку».

В объявлении Катю прельстили два момента: вторая половина дня и близость к ее институту.

– Ничего, если я лягу? – спросила работодатель Клотильда, проводив Катю в одну из комнат довольно большой, помпезно обставленной квартиры.

– Пожалуйста, – сказала Катя. – Если вам так удобнее.

– Черчилль сказал: «Можешь лежать – лежи», – устраиваясь на диване, пояснила Клотильда. Закинув ноги на кожаный валик, любуясь французским педикюром с серебряным френчем, она продолжила: – Можешь обращаться ко мне на «ты». Не такая у нас с тобой большая разница в возрасте. Папаша у него приходящий, субботний. Деньгами откупается. Рискуешь его не увидеть, но это и лучше. Мне, короче, от тебя что надо? Чтоб кормила, гуляла и уроки с ним делала, меня разгружала. У твоей предшественницы голова оказалась слабым местом, не тянула с ним уроки. Прикинь, первый класс. Обещали ничего не задавать, а загрузили по самое не балуйся. Короче, главное – английский. Без английского сейчас, сама знаешь, никуда.

Самым выдающимся местом на теле лежащей Клотильды оказался лобок. Именно на него, как на Олимп, взобралась непонятно откуда вынырнувшая лысая хохлатая собачка и принялась трястись мелкой дрожью.

Прикрыв ладонью почти ее всю, кроме хвоста, Клотильда сказала с долей ласки:

– Прекрати, Зизи, что ты вибрируешь, как фаллоимитатор. Ну, зову ребенка?

– Зовите, – кивнула Катя.

– Се-ева-а, пойди сюда.

В комнату ворвался худенький белобрысый мальчишка с заранее испуганными глазами и застыл на пороге, не зная, на кого смотреть, на мать или Катю. Катя прочитала на его майке: «МОТАЮ НЕРВЫ, сколько ВАМ клубочков?»

– Вот, Сева, знакомься, это Катерина, твоя новая няня. Ты должен с ней подружиться и слушаться ее, – не меняя позы, томно произнесла Клотильда.

Поникнув плечами, Сева по-стариковски вздохнул. К страху в его глазах прибавилась вселенская печаль. Катя подумала, что должна подобрать единственно нужные слова, и сказала:

– Сева, не расстраивайся, я веселая, нам с тобой скучно не будет.

К маю они были неразлейвода. Сева добровольно поведал Кате некоторые семейные тайны. В частности, что «у папы есть пигалица Аленка „ссаные колготки“, а мама никакая не Клотильда, а Клава, только она терпеть не может свое имя, поэтому всем говорит, что Клотильда».

Перед первыми майскими выходными, ложась спать, Катя спросила у Кирилла:

– Сева в зоопарк очень просится, может, сходим с ним?

– А мать у него на что? – поинтересовался Кирилл, пуская ее к стене, откинув для нее одеяло.

Катя пожала плечами.

– Ладно. Почему бы нет? – согласился Кирилл, просовывая руку ей под голову.

С погодой в этот день им повезло. Они миновали Большой пруд с розовыми фламинго и шли в глубь территории. Сева, буравя их сзади головой, неоднократно норовил втиснуться между ними. Катя остановилась:

– Чего ты хочешь, Сева?

– Дайте мне руки, я между вами повисю.

– Не «повисю», а «повишу», – поправила его Катя.

– Ну, повишу.

Они раздвинулись, подали ему руки. Он вцепился в их ладони, поджал ноги, крикнул:

– Разгоняйтесь!

Они побежали.

– Хорошо тебе, мелкий? – спросил на бегу Кирилл.

– Угу, – болтая в воздухе ногами, высунул от удовольствия язык Сева.

– Можно подумать, первый раз так висишь, – бросил Кирилл, усиливая пробежку.

– Второй! – захлебываясь от восторга, выкрикивал Сева. – Один раз только висел с мамой и папой, когда в школе еще не учился! Тогда я был легкий-прелегкий, а мама сказала: «Рука, блин, отсохла тебя держать». А я подумал: я, что ли, блин? Меня, что ли, съесть можно? Кать, ты каких воспитателей больше любишь, которые помнят или которые забывают? – тараторил он без умолку, продолжая оттягивать Кате руку.