Браво-Два-Ноль

Старик Джордж работал садовником. У него был большой сад с сараем в дальнем углу, где я любил играть. Дядя любил подшучивать надо мной. Бывало, он говорил мне: «Ну-ка, копни вот здесь, малыш Энди, и сосчитай, сколько в земле дождевых червей. Нам нужно знать, сколько их в земле, тогда мы определим, сколько нужно сыпать навоза».

Я шел за лопатой, преисполненный важности порученного задания, а дядя попивал чай, сидя на складном стульчике, и смеялся от души. Я так и не понял, в чем дело. Я думал, что это очень здорово — считать червей для дяди Джорджа.

Приковав наручниками за руку к железной скобе в стене, меня минут на двадцать оставили наедине со своими мыслями. Я постарался устроиться поудобнее, но браслет наручников фиксировался храповиком: при каждом движении он затягивался еще туже. В конце концов я устроился в полулежачем положении, а рука повисла под углом сорок пять градусов, бросая вызов земному притяжению.

Я произвел оценку полученных повреждений. Все мое тело ныло, и я испугался, что у меня могут быть переломы. Больше всего меня беспокоили ноги. Они страшно болели, и я понимал, что они не смогут меня держать. Я одну за одной ощупал кости, начиная со ступней, пытаясь найти какие-то деформации, проверяя, что конечности сохранили способность двигаться. Похоже, все было в порядке. Хотелось надеяться, что все кости остались целы.

Нос у меня был забит спекшейся кровью, грязью и слизью, и каждый раз, когда я высмаркивался, кровотечение начиналось снова. Лицо мое распухло, губы были рассечены, и все открытые участки кожи покрыты ссадинами. Теперь, когда у меня появилась возможность перевести дыхание и задуматься, оказалось, что по всему моему телу разлилось жжение. Царапины причиняли боль сильнее, чем ссадины. Однако каркас остался целым. Все сводилось к ушибам мышечных тканей, ссадинам и синякам. Я ослабел и был полностью измучен, но все же, как только мне представится случай, я смогу встать и побежать.

Я пытался собрать как можно больше информации, чтобы можно было сориентироваться. Сейчас я мысленно повторил все увиденное, пытаясь определить, где именно я нахожусь. Я был недоволен собой: можно было бы потрудиться и лучше. Я слишком много держал голову опущенной, в то время как мне надо было смотреть по сторонам. Если мне удастся бежать и выбраться за ворота, в каком направлении двигаться дальше? Налево, направо или прямо? В какой стороне запад? А если я перелезу через стену в глубине лагеря, что тогда? Как далеко от центра города расположен лагерь? Мне надо будет как можно быстрее покинуть жилые кварталы. Вот за чем я должен был следить, когда нас возили по городу, но я, как последний придурок, думал только о толпе. Я злился на себя за подобную беспечность, свидетельствующую о недостатке профессионализма.

Я прокрутил в голове различные сценарии. Отчасти это была реальность, отчасти — чистая фантазия. Реальностью было то, что я занимался тем, чем должен был заниматься: обдумывал способы побега. Ну а фантазией — я представлял, что мне действительно удалось выбраться отсюда; вот я повернул вправо, и что вижу перед собой, что вижу сзади? Мне невыносимо хотелось бежать.

Я оглядел комнату. Надо мной было окно. Лишь одна его секция была прозрачной, остальные заколочены, закрывая разбитое стекло или, быть может, защищая от солнечных лучей. Мне были слышны голоса солдат на улице, откуда-то доносились крики. Голоса тихо звучали прямо под окном, невнятное бормотание метрах в пяти-десяти, не больше, под навесом, словно солдатам приказали стоять здесь и все время разговаривать, чтобы постоянно вселять в меня чувство страха.

Мне хотелось надеяться, что Динджер удостоился такого же обращения, как и я, потому что сидеть на ковре было довольно приятно. И я был бесконечно рад тому, что меня оставили одного. Я сидел в темноте, довольный и счастливый, наблюдая за теплым свечением парафинового обогревателя и вдыхая знакомые пары. Никакой суеты, лишь полное одиночество. Прикованный к стене, я отдыхал душой и телом.

Затем я стал думать о нашей группе. Что с остальными? Они попали в плен? Убиты? Известно ли Динджеру что-либо об их судьбе? Будет ли у меня возможность поговорить с ним?

Я старался сидеть совершенно неподвижно. Сердце мое билось медленно, тело гудело и ныло. Малейшее движение причиняло боль, и мне хотелось найти какое-нибудь удобное положение и оставаться в нем. В некоторых местах окровавленные ссадины прилипли к ткани одежды; когда я двигался, они открывались. Носки, мокрые насквозь от крови, прилипли к ступням.

Должно быть, я похож на бродягу. Прошла уже неделя с тех пор, как я мылся в последний раз, и моя кожа стала черной от грязи. Волосы, спутанные и нечесаные, покрылись коркой спекшейся крови и грязи. Под слоем крови, грязи и пыли невозможно было различить цвета камуфляжной формы. Мои брюки стали похожи на джинсы мотоциклиста.