– Зачем же, поддавшись своей слабости, ты вошла сюда? – спросил кармелит, стараясь смотреть на девушку с упреком, чему никак не соответствовал его ласковый и мягкий голос. – Знала ли ты, что за человек тот, кого ты полюбила?
– Святая мадонна! – воскликнула девушка. – Нет! Нет!
Нет!
– Но теперь, когда истина тебе открыта, ты перестала быть жертвой своей неразумной прихоти?
Джельсомина растерянно посмотрела на монаха, и вновь страдание отразилось на ее лице. Она опустила голову скорее от боли, чем от стыда, и ничего не ответила.
– Я не вижу смысла в этом свидании, дети мои, – продолжал священник. – Меня послали сюда выслушать исповедь браво, и, разумеется, девушка, у которой есть так много причин осуждать человека, столь долго ее обманывавшего, не захочет слышать подробности о его жизни.
– Нет, нет, – снова прошептала Джельсомина, исступленно замахав руками.
– Будет лучше, падре, если она поверит самым ужасным слухам обо мне, – с горечью сказал Якопо, – тогда она научится ненавидеть даже память обо мне.
Джельсомина не ответила, лишь снова повторив свой неистовый жест.
– Сердце бедной девушки тяжко ранено, – сочувственно произнес монах. – С таким нежным цветком нельзя обращаться грубо. Прислушайся к голосу рассудка, дочь моя, и не поддавайся слабости.
– Не спрашивайте ее ни о чем, падре, пусть она проклянет меня и уйдет отсюда!
– Карло! – воскликнула Джельсомина. Воцарилось долгое молчание. Монах размышлял о том, что человеческое чувство сильнее его доводов и что сердце Джельсомины исцелит только время. В душе заключенного шла такая жестокая борьба, какой ему, вероятно, еще ни разу не доводилось испытать, но земные желания, все еще владевшие им, наконец победили.
– Падре, – спокойно и с достоинством сказал он, шагнув вперед, насколько позволяла цепь, – я надеялся. , что это несчастное, но невинное существо с проклятием отвернется от своей любви, когда узнает, что человек, которого она любит, – наемный убийца… Но я ошибся, я плохо знал женское сердце! Скажи мне, Джельсомина, и, ради всего святого, скажи чистую правду: можешь ли ты смотреть на меня без ужаса?
Джельсомина затрепетала, но подняла на него глаза и улыбнулась, как ребенок, улыбающийся сквозь слезы в ответ на ласковый взгляд матери. Якопо, потрясенный, вздрогнул так, что удивленный монах услыхал, как звякнули его цепи.
– Довольно, – сказал браво, делая страшное усилие, чтобы овладеть собой. – Джельсомина, ты услышишь мою исповедь. Ты долго владела одной моей тайной, теперь я открою тебе и все остальные.
– И про Антонио? – в ужасе воскликнула Джельсомина.
– Карло, Карло! Что сделал тебе этот старый рыбак и как ты мог убить его?
– Антонио? – отозвался монах. – Разве тебя обвиняют в его убийстве, сын мой?
– Именно за это преступление я и приговорен к смерти.
Кармелит упал на табурет и замер; только взгляд его, полный ужаса, переходил с невозмутимого лица Якопо на его дрожащую подругу. Мало-помалу истинное положение вещей стало для него проясняться.
– Это какая-то страшная ошибка! – прошептал монах. –
Я поспешу к судьям и раскрою им глаза.
Узник спокойно улыбнулся и жестом остановил пылкого и наивного кармелита.
– Это бесполезно, – сказал он. – Совету Трех угодно судить меня за эту смерть.
– Тогда ты умрешь безвинно! Я свидетель, что его убил не ты.
– Падре! – воскликнула Джельсомина. – О падре! Повторите ваши слова. , скажите, что Карло не мог поступить так жестоко!
– В этом преступлении он, во всяком случае, невиновен.
– Джельсомина! – сказал Якопо, не в силах более терпеть и стараясь протянуть к ней руки. – Во всех остальных я тоже неповинен!
Крик безумной радости вырвался из груди девушки, и в следующее мгновение она без чувств упала на грудь своего возлюбленного.
Теперь мы опустим занавес над этой сценой и поднимем его лишь час спустя. В ту минуту все, кто находился в камере, собрались на ее середине, и лампа тускло освещала их лица, наложив на них глубокие тени и резко подчеркивая их выразительность. Кармелит сидел на табурете, а
Якопо и Джельсомина стояли возле него на коленях. Якопо говорил с жаром, а остальные ловили каждое его слово не из любопытства, а от всей души желая убедиться в его невиновности.
– Я вам уже говорил, падре, – продолжал Якопо, – что ложное обвинение в контрабанде навлекло на моего несчастного отца гнев сената, и старик долгое время томился в одной из этих проклятых камер, а мы все думали, что он находится в ссылке на далеком острове. Наконец нам удалось привести убедительные доказательства несправедливости приговора сената. Но боюсь, люди, считающие, что призваны править на земле, не любят сознаваться в своих промахах, потому что это могло бы опорочить всю систему их правления. Сенат так долго медлил с признанием своей ошибки. , так долго, что моя бедная мать не выдержала и умерла от горя! Моя сестра, ровесница