Бразилья

Рука дрогнула. Марселина медленно вывела. Понимаешь, я ввязалась в кое-что нехорошее, но если все тебе расскажу, то лишь напугаю, а помочь мне ты не сможешь. Теперь все зависит только от меня. Мне очень страшно. Ничего не могу поделать. Оказывается, мне придется играть героиню, а мне такая роль незнакома. Лучше уж шоу Джерри Спрингера с нищебродами, живущими в трейлерах, или скандалы с третьесортными звездами. Вот только сценария нет, я импровизирую. Хотя вроде всю жизнь так делала. У меня это получается лучше всего. Я смогу это продать. Но, чем все это кончится, не знаю. Не хочу думать. Барбоза: могла бы получиться программа века, но не в том виде, как все думали. Этим шоу я бы гордилась.

Не слишком-то похоже на любовное письмо. Хотя нет, как раз оно, ее личное любовное послание, в котором Марселина стонет и жалуется на двух страницах, а в конце добавляет: Ой, кстати, я люблю тебя. Думаю, уже давно. Интересно, можно любить кого-то не понимая этого? А ведь так было бы куда лучше, все чисто, быстро, без всяких безумий, неловкости, никаких телефонных атак и бомбардировок эсэм-эсками. А потом, разумеется, я начинаю думать – а это, вообще, я? И не уверена, какой ответ труднее, поскольку в одном случае я такая глупая и выворачиваю наизнанку душу, а в другом я не знала, а ты не сказал. Ну ладно! Мне пора. Люблю тебя. Пожелай мне удачи. Герой из меня так себе, и я боюсь.

Палец замер над кнопкой «отправить». Последнее послание заслуживало лучшего. Эйтор заслуживал лучшего. Это всяких Лизандр приглашают на свидание по электронной почте и бросают эсэмэской. Давай покажи, что у тебя есть малисия.

Скрип, болезненный клин света, открывшийся в параллелограмм дня. На ярком фоне стоял Физик. Марселина нажала «сохранить» и сунула наладонник в сумку.

– Хорошо, – сказала она. – Пойдем.

* * *

Батерия играла уже два часа кряду, размеренные двухтональные удары агого начали раздаваться до рассвета и разлетелись по сотовой сети, как призыв к молитве. Барракан Игрежи Святой Курупайа расположился в просторной гостиной на первом этаже новенького многоквартирного дома. Дешевый линолеум свернули, мебель отодвинули к стене. Складной кухонный стол служил алтарем, его поставили у огромного окна, откуда открывался захватывающий вид через полыхающий ковер Росиньи на башни Сан-Конраду. Золотистую скатерть, постеленную на стол, усеивали подношения-асентаменту: квадратные кусочки пирога, конусы желтой фарофы, блюдца с пивом, маленькие апельсины с воткнутыми палочками благовоний. Медальоны с изображением святых, наклейки с эмблемами футбольных клубов, лотерейные билетики «Жогу ду Бишу»[229], центаво и сигареты. Воздух был тошнотворным и вызывал головную боль из-за фимиама, горевшего в украденных из церкви лампадках, и ароматических свечек в стеклянных сосудах. Приземистые святые и ориша охраняли алтарь, у большей части просматривались индейские черты, они держали в руках растения и животных с Амазонки, под ногами расположились змеи и крокодилы, словно атрибуты индуистских богов. Марселине была незнакома лишь резная статуя, изображавшая индианку почти в человеческий рост. Обнаженная женщина с кожей, покрытой золотой краской, балансировала на одной ноге и извивалась, словно значок доллара. А еще она жонглировала планетами. Марселина опознала Сатурн по кольцам и Юпитер – по спутникам, закрепленным на торчащих палках. Богоматерь Всех Миров. Змеиная голова прижималась к лобку женщины. Статуя была старая, древесина потрескалась от возраста и местами была испещрена ходами древоточцев, но искусная работа и сохранность говорили об эпохе, когда веру не скрывали. Подметальщики подготовили пол – два уличных парнишки с вениками из веток. Журчание амаси[230] успокоило Марселину.