Бред зеркал

А снимая квартиру в хирургической палате, конечно, так нетрудно расстроить воображение, Есть зрелища, которыми нельзя злоупотреблять безнаказанно. Которые мстят человеку за себя.

Впрочем, постараюсь придерживаться в моем рассказе хотя какой-нибудь последовательности.

Я, жена и наш шестилетний сын, все мы сидели в низкой комнате сырого и темного подвала. В комнате было тускло, но мы не зажигали лампы. Огонь мог бы привлечь выстрел. Кого? За что? Мы ничего не знаем об этом. В то же самое время окна нашей комнаты были заставлены мебелью и заложены тюфяками. А кроватка нашего сынишки, бережно задвинута я в угол, под прикрытие двух стен, с третьей стороны была вся загорожена сундуками и чемоданами. Мы все боялись, что шальная пуля пристрелит нашего ни в чем не повинного крошку.

— За что?

Этот вопрос неотлучно стоял за нашими спинами, как наша собственная тень. Что мы могли на него ответить?

В улицах вот уже шестой день ревели пушки, и каменные стены домов сердито сотрясались от этого злобного рева их железных глоток. Железные чудовища точно с остервенением лаяли на эти каменные глыбы, а каменные глыбы будто отвечали им сердитым рычанием, сотрясаясь. И сотрясался мозг в моем черепе. Дважды я видел, как над узким ущельем улицы рвалась шрапнель. Будто страшный призрак на минуту раскрывал свой кровавый глаз, пролетая над улицей, и затем дико взвизгивал в дьявольском хохоте. И когда он хохотал, люди падали, как скощенные, корчась в судорогах.

Помню, услышав впервые этот вой, я вскрикнул что-то нелепое и дикое.

И все помутилось в моих глазах, будто улицы города застлало удушливым дымом. Я опять вскрикнул, бросаясь к первому прохожему, будто ища у него защиты. Но тот испуганно отшатнулся от меня. Чего он испугался? Ужели мой вид в ту минуту…

II

Это меня рассердило. Я резко повернулся от него и быстро пошел домой. И, переходя из улицы в улицу, из одного мутного русла в другое, как щепка, влекомая бурным потоком, под этот беспрерывный вой железных псов, под вопли людей и шорох каменных глыб, будто стучавших зубами, я все думал и думал, блуждая вокруг одной и той же точки, как соломинка в водовороте. Впрочем, я все отклоняюсь в сторону, путаясь среди этого жуткого лабиринта. Еще раз попробую быть последовательным.

Итак, я и жена сидели у маленького столика в этом подвале, в этой нашей новой квартире, куда мы перебрались после того, как наша прежняя была разрушена пушечным снарядом.

Мы вполголоса переговаривались и порой беспокойно прислушивались к тому, что творилось на улице. А наш сынишка беззаботно возился в своей постельке, пыряясь с подушкой и любовно переговариваясь с нею, как с живым существом. Дети — не взрослые. Они и мертвых наделяют жизнью, в то время как взрослые превращают в трупы живых.

Когда пушечный рев стих, мы решились, наконец, зажечь лампу. Лицо жены несколько просветлело. И вместе с лампой и столиком мы перебрались в уголок к нашему сынишке. Наш крошка и не думал о сне, отоспавшись за день, и нам хотелось поболтать с ним немного, чтобы рассеять несколько этой болтовней зловещий кошмар, окутывавший души наши.

Но тут произошло нечто необычайное. Впрочем, что есть необычайное?

Едва мы только расселись у постельки сына, пушки вновь рявкнули отрывисто и резко. Вероятно, где-то близко дали залп. И этот рев был так оглушителен, что стены дома дрогнули, как бы зашатавшись на своих основаниях, а вещи, загораживавшие одно из окон и постельку нашего крошки, стремительно посыпались вниз, как камни взорванной скалы. Мы оцепенели на своих местах; и в тот же миг мы услышали, как где-то совсем рядом щелкнул ружейный выстрел. Осколки разбитого стекла посыпались на пол, и подле наших ног ударила в пол пуля. Мы вскочили со своих мест. Жена же тотчас потушила лампу, а я, как был, бросился в дверь на улицу, чтобы разрешить мучительную загадку. Беспокойная мысль вновь заклокотала во мне. Мне было ясно, что выстрел был сделан умышленно. Стрелявший хотел убить одного из нас. Кого именно? Меня, жену, сына? Для чего? Для каких целей? Ужели стрелявший хотел совершить бесцельное убийство? Убийство ради убийства? Тихонько потянув к себе калитку, я выглянул на улицу. Там было темно и холодно. Фонари не горели. Каменные дома стояли рядами, неподвижные и молчаливые, без единого огонька в окнах, и их стекла мутно и странно светились в тусклой мути улицы, как слепые глаза. На улице не было видно ни души. Пушки не ревели больше. Беззвучная тишина сковывала воздух, будто весь проникнутый каким-то острым запахом, возбуждавшим во мне беспокойство и тоску. Я весь выдвинулся из-за калитки, вглядываясь в туманную муть и прислушиваясь. И тотчас же я едва не отпрыгнул назад.

III