Бредовый суп

– Да, что-то близко к этому, – сказал Сережа.

И мы зачем-то стали рассказывать друг другу, кому какая еда нравится. И стали вспоминать все манхэттенские рестораны, куда мы ходим на ланч. И вспомнили суши-бары пятидесятых улиц между Лексингтон и Третьей авеню. И итальянскую пасту, которую можно было подобрать на свой вкус в кафе “Метро”. И деликатесные супы французских ресторанов сороковых улиц. И по-разному острую пищу индийских и тайских ресторанов. И Cuisse de Canard Confite в “Д'Артаньяне” на 45-й. И вспомнили все эти острые закуски в “Корейском дворце” на 52-й и красавицу-камбалу, которую тебе нарезали ножницами после того, как ты полюбовался на нее пару секунд. И все эти сочные мясные блюда в Ирландском баре на Третьей авеню вспомнили. И открытый буфет с устрицами по пятницам в клубе Йельского университета на Вандербилт-авеню. И замечательнейший французский луковый суп в кафе “Cucino” в здании Метлайф. И вкусные обрезки горячего хлеба в ожидании заказа в кафе “Кози”. И вспомнили, какие изумительные десерты дают в “Волдорф-Астории”. И вспомнили все едальни “Грэнд-сентрал”: весь этот громадный зал в подземной его части со всеми его лавочками, в которых и за полгода все не перепробуешь; дорогущие рестораны западного и восточного балконов и знаменитый рынок, который в народе называют почему-то рыбным и на котором даже у бывалого едока глаза разбегаются. И даже бухарские столовки на 47-й улице вспомнили. И закончили эти воспоминания только тогда, когда разделались с угрями и острое чувство голода окончательно отступило, и мы стали заказывать обед.

И Сережа сказал, что все хорошие места для ланча ему кто-то показал и что он разочаровался в ресторанных рейтингах.

– Девять с половиной – за обслуживание, восемь – за пищу, семь с половиной – за интерьер, – сказал он. – Это звучит подозрительно.

– А для меня – тем более, – сказал я. – У меня аллергия на показатели. Я когда-то перенапрягся с ними. Помните все эти невозможные соревнования на работе в восьмидесятых годах? Девять баллов за работу в колхозе, шесть баллов за коллективный просмотр фильма, восемь с половиной – за чистые руки, семь и три десятых – за уважение труда уборщицы.

– Я был как-то далек от этого, – сказал Сережа.

– А я помню эти таблички, которые висели в каждой комнате и в которых призывалось уважать труд уборщицы, – сказала Светка.

– У нас это было доведено до полного абсурда, – сказал я. – Была назначена комиссия, чтобы проверять, как обстоят дела с уважением труда уборщицы. Чтобы никому не было обидно, включили туда представителей всех лабораторий. Ну и проверяли, как дела идут, не реже чем раз в неделю, и выставляли рейтинг по десятибалльной системе. Скажем, если в лаборатории грязно было и окурки на полу валялись, то больше полубалла получить никак нельзя было. А вот если все чисто было и только какие-нибудь две пылиночки где-то оказывались, то тогда можно было уже и баллов девять с половиной получить, а то и все десять.

Ну и потом все эти баллы за уважение труда уборщицы и за другие всякие штуки складывали по два, по три, группами большими и маленькими. Наконец эти группы перемножали, делили и в итоге выводили главный балл. И вот, у кого этот главный балл был больше, тому давали премию. И хоть премии были крайне небольшими, народ сражался за них просто-таки отчаянно, со слезами и обидами.

– Слез у нас вроде бы не было, – сказал Сережа, – но народ действительно воспринимал все весьма серьезно.

– Конечно, серьезно. Очень даже серьезно, – сказал я. – В какой-то момент, даже и не знаю почему, я решил посмотреть, как они все эти показатели получали. И когда я в этом разобрался, то у меня волосы на голове дыбом встали. И было отчего.

– Отчего же? – спросила Светка.

– А оттого, что придумали это одни люди, усовершенствовали – другие, уточнили – третьи. Ну и получилось совсем не то, на что народ рассчитывал. Потому что в процессе этого творчества уже по несколько раз минус на плюс по ошибке поменяли и то, что хотели поделить, умножили. И что оно такое в результате получилось, никто уже сказать не мог. И мне поначалу трудно было в этом разобраться. Но потом я решил подойти к этому формально, как по науке положено. Ну, без дифференцирования, конечно, не обошлось. И в итоге я получил довольно-таки неожиданный результат. Внеплановые работы, к примеру, надо было сделать ровно две. Ни одной – плохо, одна – опять плохо, десять – тоже плохо. Две – хорошо.

– А внеплановые работы – это которые тебе никто не поручал делать? – сказал Сережа. – Так?

– Да, – сказал я.

– Тебе велели, скажем, левые калоши делать, а ты по собственной инициативе решил правых перчаток понаделать. Так?

– Так, так, – сказал я. – И никто у нас не знал, что надо было только две работы сделать. Все старались себе во вред внеплановых работ настряпать как можно больше.

С трудом уборщицы еще хуже все получилось. Чем меньше ты ее уважал, тем больше главный балл получался. А какие-то параметры вообще ни на что не влияли.