Бредовый суп

– К лесам, полям и рекам у меня претензий нет.

– Вот видишь, – сказал я.

– Слушай, – сказал Сережа, – я рассуждаю до предела просто. Они отобрали все, что было у наших дедов, и превратили их в лагерную пыль. Они упрятали наших отцов в тюрьмы, и, в лучшем случае, выпустили их оттуда больными стариками. И они держали в кандалах меня и унижали меня всю мою жизнь. Знаешь, после этого я не хочу уже думать о лесах, полях и реках. Ты не согласен со мной?

– Конечно, согласен, – сказал я.

Часть седьмая

Н ь ю – Й о р к

Я играю печальную ноту,

Я веселую мучаю скрипку,

Со знакомого фото кто-то

На меня смотрит с грустной улыбкой.

 

Про ушедшие в вечность моменты,

Где мы все на полжизни моложе,

Вновь строчит кинолента с кем-то

Тем, кто всех остальных мне дороже.

 

Там, степною жарой перегретый,

Ветер волосы чьи-то взъерошил

В очень жаркое лето где-то

В том счастливом безрадостном прошлом.

 

И сверкая ветвей позолотой,

Мне приветливо пальма кивает.

Подавляя дремоту, что-то

Это лето о том вспоминает.

 

Я играю печальную ноту,

Я веселую мучаю скрипку,

Со знакомого фото кто-то

Все прощает мне с грустной улыбкой.

  Г л а в а   23

– Что это загудело? – спросила Маринка.

– Я не знаю. Наверное, парус, – сказал я. – Очень быстро идем.

– А мы не перевернемся, как те вчера?

– Нет, не должны.

– Ты уверен?

– Нет, – сказал я.

Ветер был не очень сильный. Но поднялась волна, и нас стало заливать на каждом гребне.

– Мне это перестало нравиться, – сказала Маринка. – Давай повернем обратно к берегу.

– Хорошо, – сказал я. – Get ready to jibe.

– Не надо никаких jibe, – сказала Маринка. – Давай повернем обратно к берегу.

Обратное инакомыслие

Париж–Нью-Йорк, 24–25 августа 1997 года

Утром мы решили поехать на блошиный рынок. В вагоне метро к нам подсел мужчина и сказал по-русски, что он араб и что он учился в московском университете на физическом факультете. И мы сразу нашли с ним много общих знакомых.

– Скоро и физика, и математика у них закончатся, – сказал он.

– Почему? – спросил я.

– А вот если ты из миски ешь и ешь, ешь и ешь, может такое быть, чтобы это не закончилось?

– Наверное, нет.

– Ну вот! – сказал наш новый знакомый.

Россию он ругал за то, что там порядка нет, и я с ним соглашался. А потом, без какой-либо заметной паузы, он переключился на Америку и стал ее ругать очень сильно.

– У Америки нет будущего, – сказал он.

– Вы так думаете?

– Если ты здание построил, а про фундамент забыл, может здание без фундамента стоять?

– Нет.

– Ну вот! – сказал он.

Учился наш новый знакомый в Москве в конце пятидесятых годов. А сейчас возвращался из Канады, где был на конференции. А завтра собирался уже в свой Каир лететь.

– Американцы, – сказал он, – конференцию устроили, но им это совершенно не нужно.

– Почему? – спросил я.

– А вот если ты преподаешь в школе физику, а тебе завтра надо на операцию ложиться и жена тебя бросила. Будешь ты тогда о физике думать?

– Нет, наверное.

– Ну вот! – сказал он.

В вагоне стало шумно, и наш знакомый восстанавливал дыхание.

– Америку вообще никто не любит, – сказал он через минуту.

– Разве?

– Конечно. Вот если у тебя четверо друзей и ты одного избил в кровь, у второго жену отбил, у третьего деньги одолжил и не отдаешь, а про четвертого гадости говоришь на каждом углу, – будут тогда тебя твои друзья любить?

– Нет, наверное.

– Ну вот! – сказал он. – Для американцев деньги – это самое главное.

Тут я уже с ним согласился и сказал, что, мол, деньги – это самое главное. И он очень обрадовался, что я с ним согласился.

А на блошином рынке он все спрашивал, сколько что стоит, и ругал всех подряд сильно, что все очень дорого. И я слышал, как он говорил продавцу шелковых платков, что десять долларов за один платок – это безумно дорого. А продавец стоял на своем и говорил, что это совсем не дорого.

– Хорошо, – сказал араб, – если я буду продавать тебе яблоко за десять долларов – это будет нормально или дорого?

– Это будет дорого, – сказал продавец.

– Ну вот! – сказал наш араб.