Убедившись, что прощальных напутствий не последует, он вполне вежливо кивнул. И не торопясь двинулся в первый слева тоннель, даже не оглянувшись, и не посмотрев ещё раз в остальные четыре разверстых зёва.
Однако когда он отдалился на сотню шагов от зала, в котором осталась-таки вредная старуха, уж
Ему не нужно было поворачиваться, чтоб ещё раз на них взглянуть: он и так отлично помнил, как женщины выглядят.
Рахель — плотная статная женщина, в последние годы поднакопившая на том, что когда-то гордо звалось талией, излишнего жирка, ростом только на ладонь меньше, чем он сам, и немного ссутулившаяся, так, что на загривке образовался как бы горбик, — похоже, возникший всё же не слишком давно. Мощные ляжки. Таз, наверное, пятьдесят второго размера. Огненно-рыжие волосы, до сих пор пушистые и пышные, ниспадающие почти до пояса: женщина всё время отводила их со лба и лица, потому что заколоть или подвязать было просто нечем.
Полина: куда более миниатюрная — еле достающая ему до плеча, сухопарая, со всё ещё тонкой талией, но наметившимся отвисающим животиком, и тоже пышноволосая, брюнетка: крашенная, разумеется, как и все три оказавшихся с ним здесь, жертвы «шоу».
Они шли молча, даже не переговариваясь, и стараясь не отстать от него.
А приятно. Что он хоть кого-то «вразумил».
— Если вы думаете, что убедили меня хоть в чём-то насчёт этого места, вы сильно ошибаетесь, Керк.
— Вот как? Почему же тогда вы — со мной? — он старался идти не быстро. Знал, что и им это будет тяжко, и сам запыхается и вспотеет. А значит, потеряет больше влаги. Да и сердце… Уже не такое выносливое — может опять начать прихватывать. А это ни к чему.
— Лично я просто не хотела оставаться с этой стервой. Такие всегда считают себя — умнее всех. И что все им чем-то обязаны! И если кто-то не согласен с их мнением или жизненной позицией, готовы устроить буквально истерику. Или просто — убить… — надо же. Женщина, похоже, мыслит почти как сам Керк. — Вот чтоб меня не пилили противным визгливым голосом, или просто не придушили во сне, я и иду с вами. — Рахель вновь иронично хмыкнула.
— Полина? А вы?.. — Керк не договорил, но знал, что его поймут. Полина производила впечатление самой спокойной и уравновешенной женщины в их маленьком социуме. И если ситуация, в которой они оказались и шокировала её, внешне она этого никак не проявляла. Керк подумал, что сам он так не…
Ему всегда говорили, что шпионом, или игроком в покер ему не стать: мимика у него настолько выразительная!.. Да и ладно: он был рад, что всё-таки не позволил себе «истерить» и обвинять остальных во всех смертных грехах, как дама, оставшаяся позади.
— Я пошла отчасти потому же, почему и Рахель. — Керк почувствовал, даже не глядя, как женщины там, у него за спиной, переглянулись, — А ещё потому, что, вероятно, вы правы. Это — крысячий лабиринт. И если мы его решим — ну, то есть, пройдём, то получим и пищу и воду. И, быть может, даже свободу.
— Не хочу никого пугать, но свободу мы в любом случае вряд ли получим.
Учитывая, что и сам в свои шестьдесят девять находится не в лучшей форме, и ощущая, что одышка, и иглы, в последнее время всё чаще колющие в сердце, всё-таки взялись за старое, Керк ещё сбавил темп: не быстрее, чем при прогулке в парке. (Не хотелось бы всё-таки «откинуть копыта» до того, как они и правда — что-то здесь «решат» или «пройдут».) И сейчас он невольно оглянулся на говорящую.
Женщины теперь нагнали его и шли рядом: одна слева, другая — справа.
— Это почему, Рахель?
— Потому что: во-первых — мы смогли бы тогда рассказать о том, как нарушались наши гражданские права, — Керк невольно покачал головой, улыбнувшись в усы: точно: молодец. Мыслит трезво, и абсолютно схоже с ним и Полиной: циничная и трезвая рационалистка, так сказать, — А во-вторых, даже если мы не смогли бы рассказать обо всём по причине стирания памяти, мы — «расходуемый материал».
— Почему это? — Полина спросила, поняв, что Керк этого делать не собирается. Всё верно. Он давно догадался обо всём и сам, — Почему мы — расходуемый материал?
— Очень просто. Керк же уже сказал, что нас подобрали и поместили сюда не просто так. Вот если б вы, Полина, вдруг навсегда пропали оттуда — с поверхности земли! — кто побеспокоился бы об этом? И когда? Или хотя бы — заметил?
Наступившую тишину нарушил Керк:
— Всё верно. Мы — старики. Причём — больные, одинокие и угрюмые старики. Давно не поддерживающие — открытки на Рождество и Дни Рождений не в счёт! — связей с детьми, родными и близкими. Самодостаточные и нелюдимые бобыли, которые или сами не слишком любят общаться с бывшими друзьями или родственниками, или хотя бы соседями, чтоб никому не показывать как нам плохо и тоскливо, или…
— Или делают так, чтоб уже те этого не хотели — примерно таким способом, как это делает горячо любимая Агнетта!