Брейгель

Его отец писал эту картину в то самое время, когда Кровавый герцог производил расправы в деревнях. Тогда Фландрия была ох как далека от Страны лентяев! Хотел ли отец сказать, что пришло время проснуться? Но кто же во Фландрии спал в те дни? То было время тревожных ночных бдений. Бдений и бессонницы. И все же в домах по-прежнему царили уют и тепло — несмотря на мрак, сгустившийся над страной. Под деревенскими крышами матери продолжали укачивать в люльках младенцев. Материнская грудь и есть молочные реки Страны лентяев, материнские колени — ее холмы. Всё это сохранилось, несмотря на несчастья, обрушившиеся на страну, как сохраняются зерна озимой пшеницы под снегом и льдом. Какие сказки рассказывали своим малышам матери Вифлеема за миг до того, как солдаты Ирода начали взламывать двери и ставни их жилищ? Брейгель изобразил Страну лентяев такой, какой она была в сказке, которую он рассказывал на ночь своему сыну Питеру.

Глава четырнадцатая ТЫСЯЧА ПЯТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ ГОД

1

Прошел уже год после пиршества гёзов. 10 апреля Вильгельм Нассауский пишет королю Испании, что решил уйти в отставку. Он находится в здании ратуши. Он смотрит на стены своего кабинета, на большую карту мира. Видит через окно, как солнце садится в море. Видит маневрирующие корабли. Назавтра он пригласил к себе городских нотаблей и нескольких друзей. Он хочет встретиться с ними перед отъездом. Ему холодно в этой большой зале. Он заставляет себя улыбнуться, но к горлу подступает комок. Не сумев скрыть навернувшиеся на глаза слезы, он перестает обращать на них внимание. Он говорит тем, кто его окружает: «Друзья мои, пришло время сказать: "Из глубины взываю к Тебе, Господи…"»128 Каждый из соратников по очереди приближается к нему, говорит какие-то слова, пожимает руку или обнимает. Наконец Вильгельм выходит на улицу. Только что начался дождь. Ему подводят коня. Никто больше не произносит ни слова.

Что успел он сделать за этот год? После разгрома собора восстановил порядок в Антверпене. Из всех арестованных бунтовщиков были наказаны только трое, да и то иностранцы, — он хотел, чтобы город успокоился. Он вступил в переговоры с кальвинистами: официально разрешил им устраивать собрания, и они в ответ вернули захваченные здания церквей. Он защищал монахов и священников, защищал всех католиков. Терпел недовольные письма регентши («Я не давала Вам права в таком расширенном смысле толковать статьи Соглашения…»). Сейчас он вспоминает, чем занимался, исполняя должность статхаудера.129 Осень он провел в провинциях Голландия, Зеландия, Утрехт, постоянно поддерживая контакты с Антверпеном. Он обеспечивал безопасность на дорогах и на море. Сколько раз он встречался с горожанами Амстердама, Харлема, Гааги, Делфта, Утрехта — встречался с людьми, уже созревшими для убийства, чтобы убедить их жить по-христиански, терпимо относясь к вере и обычаям ближнего? Он объяснял им преимущества Соглашения — хотя знал, что регентша не считает себя связанной этим Соглашением, так как якобы подписала его под угрозой применения силы; знал, что она собрала вокруг себя католиков, не желающих идти ни на какие уступки, и по повелению своего брата навербовала наемников в Германии. Он знал, что испанская армия уже выступила в поход. Его брат Людовик, подстрекаемый Бредероде, готовил восстание и настойчиво уговаривал его присоединиться к инсургентам. Он, Вильгельм, отказался участвовать в этом безумии. Регентша настойчиво требовала, чтобы он предоставил ей информацию о планах брата и его друзей. Он верно служил ей до последнего — пока эта служба не вступила в противоречие с его честью. Он все еще надеялся на невозможную перемену в настроении короля, но уже должен был готовиться к войне. Он нуждался в средствах для набора солдат. В марте, после встречи с братьями, он продал свое столовое серебро и драгоценности, так как вся его наличность хранилась не здесь, а в Дилленбурге.130

Его лицо стало мокрым от дождя. Он слышит крики чаек и шум порта. Вскакивает в седло и трогает поводья. Его провожают, образуя почетный эскорт, около шестидесяти бюргеров. Из-за сильного ветра плащи их облепили плечи и развеваются за спинами как черные знамена. Едва они достигают земляного вала, следом за ними устремляется толпа; другая толпа преграждает путь. В голове Вильгельма проносится мысль, что надо было уехать на заре. Во взглядах людей — беспокойство и упрек. Они хотят знать правду. Правда ли, что он их покидает? Кто-то хватает его лошадь под уздцы. Он смотрит на них с искренней теплотой: «Я еду в Дилленбург. Хочу поохотиться на сокола». Какая-то женщина говорит: «Монсеньор, такому человеку, как вы, принцу Оранскому, сейчас подобало бы подыскать себе более достойное занятие!» Эскорт окружил его, расчищает для него путь. Ничьи руки уже не касаются его, но собравшиеся еще долго смотрят вслед. И вот он остался один — за пределами города, на равнине, терзаемой дождем и ветром.