Он уже не может уехать в Буков, слишком слаб. В эти дни в квартиру на Шоссештрассе приходят самые близкие друзья: Элизабет Гауптман, Эрнст Буш. Они стараются, чтоб он говорил поменьше, читают ему вслух. Но временами он все-таки подходит к столу.
У пишущей машинки, как всегда, папки, рукописи, вырезки, листки заметок.
13 августа вечером, очень усталый, он засыпает пораньше, с тем чтобы с утра все же сесть за работу.
Но 14 августа его уже нет.
Родные и друзья выносят гроб. Идти недалеко.
Могила у стены кладбища.
Остались на рабочем столе недописанные страницы, папки набросков к новым замыслам, листы со строчками начатых стихов...
Есть ученики, наследники, продолжатели. Они пойдут дальше, по тем путям, которые начал торить он. Поставят не поставленные им пьесы. Соберут, разберут, прокомментируют его мысли, разбросанные в разных работах. Постараются, может быть, додумать за него, довершить, начать заново.
Но то, что не досказал и не дописал он, никто уже не доскажет, не допишет, не допоет.
Работы Галилея могли продолжать, заканчивать или исправлять его ученики и потомки.
Поэта, художника не может никто исправить или заменить. В художнике наивысшее и наиболее очевидное выражение неповторимости, единственности человеческой личности – того, что не воспроизвести никаким сверхсовершенным сверхмеханизмам.
Поэт умирает как звезда – свет еще долго, бесконечно долго несется в беспредельном пространстве. Но именно этот свет из этого источника, рождавшийся лишь до тех пор, пока он был «живым – живым, и только, живым, и только до конца» (Борис Пастернак).
18 августа в зале Берлинского ансамбля торжественное траурное собрание. Выступают Иоганнес Бехер, Георг Лукач, Вальтер Ульбрихт; со сцены звучат стихи Брехта, его мысль – его слово.
Бехер говорит:
– Брехт внушает мужество и возвещает грядущее. Брехт – это вера в поэзию и знание, в их несравненную действенность. Брехт – это будущее в настоящем, это грядущее столетие, уже начавшееся теперь. Так он и сам сказал:
Заключение
Я мало что мог. Но власть имущие
Были б спокойней, не будь меня
Так я надеялся.
...Сил не хватало. Цель
Была очень далекой.
Отчетливо зримой. Хотя для меня
Едва ли уже досягаемой.
Когда весной 1955 года Брехт приезжал в Москву, он еще не мог увидеть ни одной своей новой книги на русском языке, ни одной постановки своих пьес в наших театрах.
Сейчас новые русские издания Брехта занимают уже немалое место на книжной полке: два однотомника 1956 и 1957 годов, отдельные выпуски пьес «Мамаша Кураж», «Галилей», «Дни Коммуны», сборник статей о театре; в 1965 году вышли пять томов избранных драм, статей и стихов об искусстве.
Сегодня в Москве идут: «Добрый человек из Сезуана» в театре на Таганке; «Мамаша Кураж» и «Кавказский меловой круг» в театре имени Маяковского; «Что тот солдат, что этот» в театре Ленинского комсомола и в Гастрольном театре; «Кавказский меловой круг» в театре имени Гоголя; «Карьера Артуро Уи» в театре МГУ; «Страх и отчаяние третьей империи» в студии имени Щукина; «Трехгрошовая опера» в театре имени Станиславского и в Гастрольном; «Пунтила и его слуга Матти» в театре Советской Армии. Готовятся новые постановки.
Пьесы Брехта идут в Ленинграде, Таллине, Тбилиси, Риге, Харькове, Новосибирске, Омске, Волгограде, Кемерово и других городах.
Издаются книги, посвященные Брехту, его творчество исследуется в статьях и диссертациях.
И так во всем мире.
В США, где Брехт прожил шесть лет безвестным изгнанником, откуда бежал, спасаясь от шпиков, теперь охочие до статистических определений рецензенты называют его вторым после Шекспира и первым из новых драматургов (по числу американских постановок).
В Англии и Франции, где обычно лишь с трудом принимается иностранная драматургия, Брехт завоевывает все новые сцены.
Его пьесы ставят, его называют своим учителем молодые режиссеры и драматурги разных стран на всех континентах.
На родине Брехта – в обоих немецких государствах с каждым годом все больше ставят его пьес, все больше издают его книг. И все больше пишут о нем.