Бремя

Снова, как тогда, в то утро на террасе, Несса ощутила тихую причастность к Богу и невыразимую осведомленность Его присутствия рядом. Вдруг... жарко, в самом зените зажглось солнце, и босая, в ясном предчувствии, подобрав длинный подол юбки и волосы в платок, выбежала она на дорогу, там шумела и восклицала толпа, окружавшая шествие — величайшее шествие, какое только видела земля — Христос с учениками своими, сеяние и сияние мира, бессмертие среди смертных — и каждый хотел прикоснуться, но, вынесенная народом, Ванесса оказалась ближе всех, и поползла на коленях, чтобы быть еще ближе, так что посмела одежды Его тронуть и возроптать: «Исцели, Господи!», а Он идет, будто не слышит. «Исцели, Господи!» — молит она, и мысль бьется внутри: «Не отступлю. Не отпущу священной полы. Куда Бог мой — туда и я». Уронила голову к ногам Его.

«Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам...».

«Так, Господи, но и псы под столом едят крохи...».

Голос сорвался, но не отступила.

И Он... оглянулся. Подал руку. Не посмела она поднять голову, дрожащими губами прикоснулась к ней.

«Вставай! Вера твоя спасла тебя! — сказал Господь. Ванесса открыла глаза, внимая смиренному гласу с паперти, полностью соединяясь с ним:

Господи помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй.

Горчие слезы текли и текли по щекам: беззвучно, одним только сердцем плакала женщина: «Сегодня и завтра, днем и ночью, во здравии и болезни, во сне и наяву, в земной жизни и вечной — Господи, помилуй мя!».

И новое утро пришло ясное до прозрачности. Как будто и не зима на дворе, а весна, если не смотреть на унылое однообразие бронксовских построек и мрачное одиночество тусклых окон, но подняться и взглядом, и помыслом вверх и ступить на воздушный мостик между двумя яркими облаками, раскинув в стороны руки... вот оно ощущение полета, признак крылатого существа, мучающий чуть ли не с рождения. И что приют для бездомных, и что бедность, и что безродность, если есть радость другого родства. Сам Господь не сочувствовал отстраненно и свысока ранам ее, но принял их на себя и понес.

* * *

Нессин контракт с юридической фирмой заканчивался, и она начала готовиться к отъезду. Унимая зашкаливающий пульс, заказала по телефону билет: «Одно место до Москвы, пожалуйста...». А от Москвы обязательно поездом, только поездом... Все чаще и чаще ей представлялся дом. Детство, пахучее, как свежий виноградный куст, по велению странного волшебства простиралось пред нею всегда неожиданно и шелестело листвой, и сверкало спелыми гроздьями, закрывая, как случайную, неудачную декорацию, текущую реальность — вечно сонную ночлежку, грязное нью-йоркское метро, дерзкую головокружительную гордыню небоскребов, безупречные воротнички и галстуки высокооплачиваемых чиновников, их профессиональные улыбки, пеструю суету городских улиц в часы пик, опять ночлежку с серыми сырыми лицами ее обитателей... Зеленели бархатом обширные поля вместо всего этого. Поднимались вдруг в воздух, словно сговорившись, десятки ярких бабочек и корольков и устремлялись каждый к своему цветку или травинке.

«Скажи, Деда, что такое трава и что такое бабочка?» — спрашивала маленькая девочка у доброго синеглазого старика. И он задумывался на минуту, улыбаясь. И в самом деле, что трава? И что бабочка? Есть ли им определение и разгадка? Вот так детская мудрость! Упростила тайну вселенной до одного невинного вопроса!

«Трава — это Божье создание, и бабочка — Божье создание», — отвечал старик.

«А я, Деда, тоже Божье создание?»

«И ты, Иванка, Божье создание».

«А почему у меня крыльев нету?»

«Как нету? И у тебя есть. Только они пока крошечные, как ты сама. А вырастешь — и крылышки твои тоже вырастут. И наступит день — расправишь их и полетишь...».

«До самого неба?»

«До самого неба».

«А если упаду?»

«И если упадешь, встанешь и снова полетишь...».

«И потом уже никогда не упаду?»

«Нет, Ваня, не упадешь. Потом уже крылья будут крепко держать тебя. Только не забывай, что бы ни было, ни забывай, что умеешь летать...».

* * *

Анжелика была очень довольна тем, что вывела Робин на чистую воду с увозом бесплатного хлеба от несчастных старушек. Теперь они имели свою буханочку каждое утро — Робин прекратила опустошительные набеги. Да и вообще, как-то поутихла, затаилась. Даже с Риткой перестала общаться. Приходила угрюмая поздно и чуть свет исчезала из бокса. И постепенно, само собой отношения между женщинами налаживались. В вечерние часы иногда завязывался разговор. Кто-то мог рассказать историю, кто-то делился сокровенным, следуя непреодолимой нужде человеческой — открывать душу ближнему. Ванесса покупала русский, черный шоколад в магазине «Золотой ключик» на Брайтоне и угощала соседок. Расписная коробка с красавицей — кровь с молоком, в парче и серебре — переходила из рук в руки.

— Эх, мне бы такую красоту, — полюбовавшись глянцевой картинкой, шутила Даяна, — да я бы тогда горы свернула! Они бы у меня вот здесь бы сидели, — и поднимала маленький кулачок вверх.