Бремя

Внезапно все прервалось, как бы утомилось, и, словно для отдыха и услады, распростерлась впереди — вся в пене ярко-голубых цветов пленительная поляна с единственным деревом — великолепно развесистой елью посреди.

«Это о ней говорила матушка, — обрадовалась Несса. — Значит, где-то здесь, где-то совсем рядом почта».

Она обошла ель с правой стороны и остановилась. Было тихо и ясно. Но никакой почты...

— Вы стоите в очереди? — вдруг услышала она голос за спиной, и от неожиданности вздрогнула. — Я буду за вами, не возражаете?

Молодая женщина с красивым усталым лицом стояла рядом и смотрела на нее вопросительно.

Видно, что она тоже торопилась, и в руках у нее тоже был небольшой пакетик.

— Слава Богу, не опоздала… — сказала она, переводя дыхание.

— А который час? — спросила Несса.

— Без восемнадцати шесть, — ответила женщина и протянула ладонь для знакомства, — Эмма. Меня зовут Эмма. А вас?

— Ивана… Ванесса... У меня два имени...

— Звучит, как одно и то же... Вы неподалеку живете?

— В женском монастыре. Временно.

— А вы?

— Не близко. И тоже временно, — грустно пошутила женщина — Из дома в четыре вышла, и то едва успела... Вот сынишке хочу передать, — она показала на аккуратный пакетик. — А вы про это место от кого узнали?

— От матушки Агафии, от монахини, у которой живу... А вы?

— От сына. Он, крошка моя, хоть и девять лет минуло, а часто ко мне приходит, не забывает и все время спрашивает: «Мама, зачем ты это сделала?», — тут голос Эммы задрожал, — но вот последний сон был совсем необычный, — тихо продолжала Эмма. — Вроде и не сон вовсе. Сынок мой увиделся мне в этот раз светлый, как ангел, и уже ничего не спрашивал, а только сказал, чтобы написала ему письмо, а в письме все о себе, чем жила, чем живу, и принесла в лес к старой ели. «Почтальона пошлю», — сказал. Уж я и не знала, что подумать... сама себя пугаю: «Не сошла ли от горя с ума?». Но сердце подсказывало — пойди. Вот вчера села и всю ночь писала. Писала и плакала. Но под утро задремала и потом, пока дорогу отыскала, — опоздала, никого не застала… Не успела... А все равно чуть легче на сердце стало, может, простил меня сыночек? Я-то себя никогда не прощу. Да и что такое — себя простить? Перед Богом такое прощение не имеет силы. А он, если просил написать письмо, значит, пожалел...

— Так, это я по вашим следам шла?

— По моим... Слава Богу, хоть чем-то кому-то пригодилась.

От рассказа женщины у Нессы закружилась голова, и чувство вины с новой силой поднялось в ней.

«Скорее бы шесть, — поторопила она время, — скорее бы все началось», — хотя не знала, что именно должно начаться и с чего взяла, что это «что-то» непременно должно начаться.

Едва успела подумать, как увидела летящую с востока и быстро приближающуюся стаю голубей безупречной белизны. На крыльях их переливались изящнейшей выделки бриллианты — капли прозрачнейшей влаги.

Ах, вот оно что! Голубиная почта! Дед рассказывал, что в старину именно голуби разносили письма, и тогда, ребенком она удивлялась, как птица угадывает, куда лететь, как распознает адресата.

Но теперь все представилось естественным и возможным, единственно возможным и объяснимым. Кому еще доступны места, где живут райские серны?

Один из голубей отделился и полетел по направлению к Ванессе, другой — к Эмме. Что же остальные? Напрасно прилетели? Как жаль! Почтальонов много — отправителей мало. Она протянула руку с конвертом, и вдруг какая-то сила потянула, понесла ее вверх. Несса не сопротивлялась и, легко преодолевая притяжение времени, полетела. «Так, вот, оказывается, что испытывают птицы в воздухе!». У нее захватило дух от восторга...

* * *

«Здравствуй, Томас! Здравствуй!» — послышался совсем рядом мягкий голос матушки Агафии. Несса оглянулась. И... открыла глаза.

Окошко распахнулось настежь, впуская в комнату пряный, горный ветер с благоуханиями цветов, трав и свободы.

Оказывается, приходил Фома взять несколько книг из матушкиной библиотеки, в том числе и Блаженного Иустина. Значит, и мальчик узнает о райской серне, людьми изгнанной из рая.

Глава 38Исповедь

То время кончилось — я разбросала камни, окаменевшая, стою на перепутье и милости прошу: «Подай мне... Подай мне, Господи, вкусить Твой хлеб терпенья и укрепить елеем слабый дух, сменить гордыню на уничиженье, роптанье — на молитву, речь — на слух. Подай мне, Господи, познать Твои желанья, свои — снести Тебе на суд, спасительного покаянья не осквернить благую суть...

Душа просит исповеди, как нищий милостыни.

— Неужели отложишь и в этот раз?

— Не знаю... Что-то не пускает меня... Мне кажется иногда, будто я — на привязи. Стараюсь идти вперед, но, как ни оглянусь — все на том же месте.

— Знаешь, когда в зоопарк привозят маленьких слонят, их держат на поводках, и поначалу они изо всех сил сопротивляются. Но потом вырастают в больших, выносливых слонов и тогда легко могут преодолеть любые препятствия, но уже не пытаются.

— Люди — не слоны...

— Разумеется, люди — не слоны: им вера дана.

— Но разве у верующих нет сомнений и страхов?

— О каких страхах ты говоришь?

— О страхе смерти, например?