Бремя человеческое

- То-то философ Энгельс, - сказал Рябцев не без ехидства, - оказался куда проницательней сонма специалистов, которые и столетие спустя отказывали животным во всяком умении мыслить!

Телегин слегка кивнул.

- "Ученые так близко подошли к храму науки, что не видят храма и ничего не видят, кроме кирпича, к которому пришелся их нос". Знаете, чьи это слова?

- Нет...

- Сказано Герценом. Метко сказано! Уперты носом... А что поделаешь! Я вот говорю с вами, а мысли о волке. Почему не объявляется? Ведь что бы я вам там ни говорил, а уверенность моя тает. Странно! Как всякий зверь, он существо любопытное, к тому же вчера я не ответил на пару его вопросиков. Подзадорил: мол, завтра придет знаток, вы... то есть, уж он-то все объяснит.

- Ничего себе! - Рябцев фыркнул. - Не журналист, значит, интервьюирует волка, а волк - журналиста! Край света... А если я не смогу ответить? Вопросы-то хоть какие?

- Да простенькие, какие еще могут быть у волка? - Телегин усмехнулся. Когда и чем люди дерутся за самку...

- Что-о?!

- Вы разве не слышали о "брачных боях", "позе покорности"?

- Слышал, знаю...

- Тогда что же вас удивляет? Для волка это весьма существенный момент жизни, вот его и интересует, как это бывает у людей.

- О господи!

- То-то, - удовлетворенно сказал Телегин. - А вы, похоже, думали, что беседа с волком - так, забава, игра в одни ворота?

- Сдаюсь! - Рябцев рассмеялся. - М-да, все становится сверхинтересным...

- Если бы только интересным... Себя мы всегда видели в своих зеркалах, в чужом - ни разу. Я не из упрямства так долго отказывался оповещать всех о наших работах. Сначала надо было кое в чем убедиться.

- Например?

- А если бы из глубин конкретной индивидуальности на нас глянула родовая ненависть? Ведь сколько и как мы их истребляли!

- Ненависть заслуженная, мы бы ее пережили. Во имя истины, будущей дружбы...

- Может быть, еще и братской любви? Во имя мечты, так сказать... Телегин вздохнул. - Мы опять скатились на плоскость. Любовь - ненависть... Да уляжется волк подле ягненка... Оставим это. А что, если бы на нас глянуло презрение?

- Презрение?!

- А, уже больней! Да, презрение. Презрение слабого к сильному, который после всего былого ищет еще и дружбы.

- Вы шутите! Было столько примеров дружбы человека с...

- Конкретное науку интересует только как подход к общему. Впрочем, успокойтесь. Все сказанное лишь дань необходимому скептицизму. У природы свои законы: кто сильнее, тот и одолел, все естественно, никаких претензий быть не может. А кто не вредит, тот либо безразличен, либо хорош... часто в качестве пищи. И никаких вам гамлетовских терзаний и прочей достоевщины. Так что можете спокойно глядеть волку в глаза.

- Не премину.

- Только, пожалуйста, не в упор. Животные этого не любят, а я как-то не горю желанием возиться с оказанием первой помощи.

- Ах, даже так! Что ж, спасибо за своевременное предупреждение.

- Вот уже и пошутить нельзя... Кстати, мы, люди, тоже почему-то не любим, когда нас разглядывают в упор. И в вас я этой манеры не заметил, а то бы уже давно предупредил. Впрочем, волк все же мой друг.

- А, все-таки друг!

- Да, как у Экзюпери: мы в ответе за всех, кого приручили. Даже если эта серая скотина подводит тебя перед лицом прессы. К сожалению, ждать больше бесполезно. Идемте.

- Жаль, жаль...

- Не расстраивайтесь. Не появился сегодня, придет завтра. А чтобы времени не терять, разыщем Машку. Лосиха, мысли у нее коровьи, но тоже, знаете, любопытно.

Рябцев хотел сказать, что если он и огорчен, то не своей, а его, Телегина, неудачей. Но промолчал, ибо таких, как Телегин, сочувствие могло скорее обидеть.

- Что ж, пообщаюсь с парнокопытными! - сказал он весело. - А то все "му!" да "му!" - ничего не пойму. Еще хорошо бы с гусями...

- Почему именно с гусями?

- Они же настойчиво беседуют с нами! "Га-гага!" - и тут же голову набочок, глянет, словно ответа ждет, и опять что-то начинает тебе втолковывать. Разве не так?

- Гм! Мы ведем опыты только с дикими.

Разговор затих сам собой. Они спустились с косогора, вышли на травянистую дорогу, и березы закружили над ними легкую золотистую метель. Под ногами мягко шуршал палый, нетленный лист. Светло было даже под сумрачным пологом приступавших к дороге елей, торжественно и гулко распахивался чуть слышно гудящий бор, где у подножия сосен земля прыскала тугими маслятами. И горьковатым был воздух, и спокойствие обнимало идущего, и вслед ему летело спадающее убранство леса. Глубоким дыханием Рябцев пил щемящий настой осени, над ним и лесом расстилалось кроткое небо, и суматоха дел, вся обширная круговерть погони за новостями земли и космоса мельчала в его душе, подергивалась забвением, словно ее и не было никогда, а всегда были только эти минуты, эта бесконечность движения, красок, запахов, звуков жизни, это слияние с ней. С легким порывом ветра в лицо порхнул багряный лист, влажно скользнул по щеке. "Вот оно, счастье, мелькнуло в мыслях. - И часов таких будет много, - додумалось тут же. Долгих часов разговора с теми, кто в этом живет, как мы жили когда-то".