Бремя чисел

После того как эти моральные уроды вернулись в метрополию, вдоволь насытившись богатствами колонии за пять столетий своего правления, мозамбикцы были вынуждены пожинать плоды деятельности бывших господ. По словам Елены Млокоте, в девичестве Каталайо, безутешной дочери покойного первого президента ФРЕЛИМО, ситуация была следующей:

— Нам нечему учиться, потому что у нас не осталось никого, кто умеет учить. Нам нечего покупать, потому что у нас не осталось никого, кто мог бы что-то продать. Нам нечего делать, потому что у нас не осталось никого, кто мог бы платить нам за наш труд. Нам некуда ехать, потому что у нас не осталось никого, кто умеет водить поезда. Скоро у нас не будет одежды. В нашей стране люди начинают изготавливать рубашки и юбки из древесной коры.

Об этом было написано в письме, которое Елена прислала мне летом 1975 года. Оно было напечатано под копирку, и внизу страницы стояла ее подпись. Сколько сотен таких одинаковых писем было разослано частным лицам и организациям в Великобритании, Швеции, Америки? В этом послании Елена приглашала меня («дорогой друг», «уважаемый коллега») помочь молодому правительству:

— Если вы помните, бюрократия долго была для африканцев единственной привлекательной карьерой. Здесь никто не знает, как обращаться с рядовой сеялкой, и никто не может эту сеялку купить. Но все люди, даже с самым скромным образованием, знают, что такое конфискационное предписание. В дни освобождения от колонизаторов мы обладаем лишь навыкам управления гнилым фашистским болотом. Этими навыками и никакими другими. Да защитит нас Господь от наших умений.

За этими строчками виделось то, о чем когда-то писал ее отец. Неужели дочь и сейчас перечитывает тексты его выступлений? Или же она почерпнула эти мысли в каких-нибудь марксистских газетах? Из сообщений шведских или японских журналистов, с которыми она переписывается?

Я сберег ее письмо — так хранят на память вырванный зуб мудрости или желчный камень, — понимая, однако, что нет смысла отвечать на него. Тем не менее через пару недель я купил открытку с изображением стражника лондонского Тауэра, на обороте которой написал: «А — К» или «Л — Я».

Это был единственный жестокий способ, какой только пришел мне в голову, чтобы показать Елене, что мне известны обстоятельства убийства ее отца, о которых рассказали серьезные молодые люди из ФРЕЛИМО, навестившие меня в моей квартире в 1969 году.

Примерно через месяц пришло второе письмо. Оно отличалось от первого — было значительно короче и адресовано уже лично мне. Елена в данный момент работает санитаркой в больнице Лоренсу-Маркиша («…теперь мы называем его Мапуту»), По ночам при свете парафинового светильника она занимается самообразованием: «Мой отец понимал, что величайшая угроза власти африканцев в постколониальной Африке исходит от образованных чернокожих. Он сознавал эту угрозу намного лучше, чем я. Теперь это понятно и мне самой».

Елена пыталась найти свое место в истории. «Я выбрала неверную дорогу, — писала она. (Елена переняла риторику, которой пользовалось поколение ее отца.) — Мне кажется, что я свернула не туда».

Эти ее слова показались мне чем-то вроде исповеди.

«В настоящее время я выполняю в больнице обязанности санитарки. Бинтую порезы и ушибы. Когда у нас есть аспирин, я даю его хроническим больным. Выношу больничные „утки“. По ночам учусь».

Елена хотела, чтобы все допущенные ею ошибки стали для нее бесценным жизненным уроком.

«Приезжайте в Мапуту», — написала она.

* * *

Холод вынудил капитана Личения открыть глаза. Мой спутник свернулся калачиком и уснул прямо на мешках. Он показался мне таким ранимым и трогательным, что я не удержался и накрыл его одеялом. Нет, даже не одеялом, а сшитыми вместе мешками из-под какой-то гуманитарной помощи. Он потянулся и моргнул.

— Господи, — произнес Личения по-английски. — Как же я ненавижу эти полеты!

Все еще кутаясь в одеяло, он слез с мешков и принялся расхаживать по салону.

— Вы знаете Голиату? — спросил я.

— Да.

Я выдержал паузу — настолько, насколько это уместно на борту самолета без дверей, — и сказал:

— Я новый учитель. Буду там преподавать.

— Прекрасно знаю, кто вы такой.