Бремя: История Одной Души

Может быть, тебе известно, каким образом Мария (Нана) и Дмитрий Вольнов попали в Америку, но я никогда не слышала об этом ни от тебя, ни от миссис Харт, которая, мне казалось, вообще избегала говорить о муже. О его происхождении — тем более. Сразу после войны американский географ — от Эрики я узнала его имя — Деколло — встретился с Марией в одну из своих научных поездок в Скандинавию, полюбил ее и, несмотря на бедность и безродность, привез с сыном в Коннектикут, где, вероятно, собирался обосноваться позже, после окончания своего исследования. Он был застрелен в Чехословакии, по ошибке принятый за американского шпиона. Обо всем этом мне рассказала Эрика, а ей когда-то Нана. Думаю, что никому другому и не была известна в подробностях трагическая судьба мужа Наны, кроме нее самой.

Мой Дед вернулся домой, в Россию к своей жене — моей бабушке и маленькому сыну Ванечке — моему будущему отцу.

Дорогой мой, сообщаю эти подробности (должна была сообщить их раньше, гораздо раньше, как только память вернулась ко мне, но страх останавливал), не ища оправдания, но скорее — прощения.

О жизни моего Деда в Норвегии, о Марии и Митечке я узнала от женщины по имени Васса, которая после смерти моей бабушки, ухаживала за Дедом, помогала ему по хозяйству и любила его всей душой. Эта Васса — совершенный человек и совершенная женщина, я бы могла назвать ее святой (и часто про себя так ее называю), если бы хоть что-нибудь понимала в святости. С тех пор, как память начала возвращать мне события и людей, я думаю о ней и Деде каждый день. Думаю, и стыд захлестывает меня: как страшно предала их надежды на меня.

Андрей — русский друг Майкла, был моим мужем. Догадывался ли ты о том, что нас что-то связывало прежде? Ты не выносил его присутствия — может, чутье подсказывало тебе нечто... Я не звала Андрея в Америку, он разыскал меня сам (почти случайно), но и это не оправдывает меня.

Те несколько лет замужества — мучительное, болезненное воспоминание. Я любила Андрея или, скорее, хотела любить, но не выдержала груза его любви- ненависти и ушла. У меня тогда много чего бродило в душе. В сущности, после детства, после потери виноградников (как хочется рассказать тебе историю их жизни и смерти, знаю, что ты бы понял, как никто другой!), когда поселились во мне страх и тоска, я уже никогда и ни с кем не могла быть счастлива. Но с ним — пыталась. Для него — старалась. Меня поражала и пугала его необъяснимая жажда вечного соперничества со всем и всеми, включая меня. Я не понимала, как можно любить и подавлять любимого. Не понимала, как можно в одну минуту перейти от нежности к агрессивности. Андрей был неординарным, ярким человеком, покорявшим людей с первого разговора, с первого приветствия, но тяжелой ношей для меня. Я не выдержала и, вместо того чтобы понести, бросила.

Мы прожили три года, и, борясь, обороняясь, уступая, а иногда наступая, в конце концов, я сдалась. То непрочное, что в самом начале связывало нас, оборвалось. Однажды, после очередной ссоры я ушла из дома и поселилась в полузаброшенном доме Деда, на окраине.

В зимнюю погоду, когда небо срасталось с землей белым снегом, туда практически невозможно ни на чем добираться. Люди там только на Бога полагаются. Такая разительная несхожесть с большим городом, где каждый, пожалуй, считает себя самодостаточным.

Вассин дом находился по соседству, но мы так с ней сблизились, что она скоро переселилась ко мне.

Время, прожитое с ней, и по сей день течет ровной и светлой рекой сквозь перипетии моей судьбы и, может быть, незримо спасает меня от полного падения. За тот год, особенно, зиму, я как будто выздоровела, и отчаяние, и страхи отступили. Но как-то весной Васса, пытаясь помочь упавшему на крыльце старику (одному из ее многочисленных пациентов, за которыми она усердно ухаживала день и ночь), упала сама и разбила голову. И ничего нельзя было поделать, и «скорая помощь» приехала поздно, и врачи отказались везти в больницу под предлогом безнадежности травмы и вассиной старости, и соседи разошлись по домам, поплакав и посочувствовав, и остались мы с Вассой вдвоем. И наступил момент, когда я взяла ее маленькое тело на руки и поднялась с нею, преодолев материальное, высоко-высоко и видела — тогда впервые — алого ангела и... снег, снег, снег кругом, серебряный, душу меняющий, русский снег.

Васса умерла, и я сидела в доме, где стало одним дыханием меньше, и страх снова вернулся...

Что-то темное тащило меня. Я остригла волосы и не выходила из дома несколько дней. Тогда, наверное, случился первый нервный срыв. Но потом появился просвет, и редактор журнала, в котором я подрабатывала статьями о лингвистике, добившись через знакомых выездной визы, устроил мне — из отеческого беспокойства — командировку в Нью-Йорк.

Предполагалось, что его школьный друг встретит меня в аэропорту, но он не встретил, и, прождав несколько часов, я решила выехать в город, и оттуда звонить ему, пока не дозвонюсь.