Пошла привычная жизнь: службы, праздники, застолья. А жена всё отказывалась исполнять супружеский долг. Говорила, что детей она больше рожать не может, а предохраняться
- Хочешь, *лядь, как в древности? Так получай домострой! - процедил Николай и взял жену силой.
Наутро он извинялся, а она даже не плакала. Зло молчала и взглянула один раз только. У Николая всё сжалось: «Господи! Что я! До чего докатился!... Но и она - дура... Бред это всё какой-то».
Он не раз то умолял простить, то пытался весело шутить, старался больше уделять время детям и помогать по дому. Ни тени прощения, ни намёка на хоть какой-то мир. Так жить он больше не мог. Боялся, что, выпив, либо с собой, либо с ней чего-нибудь сделает.
Собрал вещи и ушёл жить к родителям.
А тут со старыми, ещё институтскими, друзьями встречаться стал. Он всегда был любимчиком-балагуром. А многие однокашники его карьеру давно сделали, разбогатели. Стал протодьякон подгуливать с ними. И вкус анаши вспомнил, и кайф абсента познал. Само собой, и до девочек дошло... [72]
Через пару недель после той исповеди заходит протодьякон на Родительскую субботу на ранней литургии в алтарь. По расписанию он служить должен, но уже начали без него. А он и не торопится даже.
- Отец Вячеслав, ты служишь? Слушай, я чё-та с ребятами вчера засиделся, в клуб ездили. Да... Послужи сам, а я те записки помогу прочесть, да пойду сосну перед поздней.
-А? Соснуть?... Ну, сосни...
- Эх, батя, при те, прям, ничё не скажешь!
Записок было много. На помин на амвон вышли все отцы и алтарники. Последним, в широкой греческой рясе, благоухая дорогим парфюмом, не торопясь вышел протодьякон. Глядя на него в упор отец Вячеслав загремел на весь храм:
- Помяни, Господи, о здравии протодьякона Николая... Путешествующего... В Горний Иерусалим! [73]
Духовное трезвение или обновление ума
Устало ты дышала и еле текла,
Но ты меня любила до самого дна. Ногтями впивался я в бедра твои,
Тебя нагибал и просил: «Повтори!» Бутылка водки! Бутылка водки!
- Да, клёвый твой отец Георгий, настоящий боец старой школы во всех смыслах!
- Ты, отченька, того... От тебя разит не по-детски. Ты уверен, что исповедовать тебе идти надо? Ты хоть спал сегодня сколько-нибудь? - вглядываясь в красные глаза старшего собрата, спросил отец Глеб, - или вы с Георгием всю ночь зажигали?
- Ну-у-у-у, считай так, - признался отец Вячеслав.
- Да я ж от тебя уехал часов в восемь, а у вас водка уже кончалась и денег не было!
- Ну и что? Я ж те говорю - классный твой деревенский батя! Бухло кончилось, а он говорит: «Пошли!» Ну, мы и пошли. Он - к ларьку. Заглядывает в окошко и говорит: «Дайте мне бутылку
- М-да... Знал я, что вы друг другу понравитесь, но чтоб до такой степени, что служить за тебя сегодня придётся, - не думал.
- Да ладно! Ща я нормально... переоденусь, одеколон в рожу и вперёд! Не впервой ведь! - ответил отец Вячеслав и чуть не грохнулся на кровать. [74]
[75]- Эк тебя заносит! Не-е, давай уж лучше я один послужу и поисповедую.
О'Л
Сегодня всё равно народу немного будет. А то настоятель здесь найтал ! Тоже после позавчерашней пьянки в Лавре на Сергия никак не отойдёт... А он, сам знаешь, свиреп бывает с перепою. Опять тя в патриархию объясняться пошлёт или ещё как мозг высосет, так что - уж лучше отлежись! Не пойманный - не вор!
Эти резонные доводы убедили отца Вячеслава, и он остался в своей келейке.
Людей на службе и впрямь мачо было: будний день. После праздников причастников вообще несколько человек всего. Всё шло легко, как по маслу. На крестинах только неожиданность вылезла. Родственник крещаемого младенца оказался евангелист, и баба Надя, помогавшая на крестинах, пыталась изо всех сил выгнать его из храма.