Бремя Могущества

— Ты ведь еще нездоров, мальчик, — ответил он. — Почему бы тебе не обождать, пока…

В бешенстве махнув рукой, я прервал его:

— Прекрати, Говард, — сказал я. — Я не глупое дитя, с которым можно говорить в таком тоне. Вот уже целую неделю я валяюсь на этой чертовой кровати, ты сидишь здесь со скорбной миной и смотришь на меня так, будто уже снимаешь мерку для моего гроба.

— Если бы все было только так, — пробормотал Говард. — Если бы речь шла только о наших жизнях, я был бы опечален гораздо меньше. Но… — Вздохнув, он прошел мимо меня и снова уселся в кресло, в котором провел всю прошлую ночь.

— И снова туманные намеки, — неприязненно произнес я. Но гнев в моем голосе был, скорее, деланным, и я чувствовал, как во мне просыпается покорность. Спорить с Говардом было просто невозможно, если он сам этого не желал. Пристально посмотрев на него, я прошел к постели и нагнулся за одеждой. Хватит с меня недельного бездействия.

— Куда это ты собрался? — бесстрастно спросил Говард.

— Вот, одеваюсь, — с раздражением прошипел я, стараясь попасть ногой в брючину. Но стоило мне лишь наклониться, как у меня тут же закружилась голова, и последнее, что я запомнил, было лицо Говарда и мелькнувшие перед моим лицом половицы.

— Ну как? — спокойно осведомился он. — Убедился?

Я ничего не сказал. Это был уже не первый приступ дурноты и слабости. С момента моей встречи с ВЕЛИКИМИ ДРЕВНИМИ они происходили со мной не раз, правда, не так часто, как кошмарные сновидения, но с завидной регулярностью. И каждый новый такой приступ был мучительнее предыдущего. В первый раз это была всего лишь внезапно подскочившая к горлу тошнота, сопровождавшаяся легким, даже не лишенным приятности головокружением. А сейчас я на секунду или две лишился сознания…

— Говард, — пробормотал я. — Я…

— Ничего, ничего, — улыбнулся он, помог мне подняться и сопроводил до постели. — Я ведь очень хорошо понимаю тебя, Роберт, — чуть смущенно пробурчал он. — Будь я на твоем месте, я, вероятно, тоже стал проявлять нетерпение. — Он вдруг рассмеялся. — Может быть, я бы и недели не вынес. Но тебе покой необходим. Рана твоя гораздо, серьезнее, чем ты предполагаешь.

Я инстинктивно тронул рану на лбу. Она давно зажила, и все, что от нее осталось, — это тонкий, видимый лишь пристальному глазу, белый шрамик. И эта белая прядь. Прядь белоснежных волос над правой бровью, тянувшаяся почти до макушки. Клеймо, которое я обязан теперь носить до конца дней своих.

— Тебе необходимо щадить себя, Роберт, — продолжал. Говард. — Я говорю эго вполне серьезно. Тебе выпало пережить такое, чего не переживал никто из людей. Уже один вид кого–либо из ВЕЛИКИХ ДРЕВНИХ способен убить или, в лучшем случае, лишить рассудка. Твой отец Родерик тогда полгода пролежал пластом, борясь со смертью.

— Именно это я и имею в виду, — мрачно ответил я. — Я ненормальный человек, Говард. И хочу знать, что со мной. Кто я есть.

— Сын своего отца, — спокойно ответил Говард.

— А кем был мой отец? Кроме того, что он бы Родериком Андарой и колдуном?

На этот раз раздумывать над ответом пришлось Говарду.

— Я… расскажу тебе все, — ответил он после долгого молчания. — Но не сейчас, Роберт. Не сейчас и не здесь. Это очень долгая история, а сейчас перед нами стоят более важные проблемы. Когда мы найдем затонувший корабль и ящик…

— …тогда ты, несомненно, найдешь иной способ уклониться от этого разговора, — докончил я за него.

Не следовало мне наносить этот удар. У меня не было причин усомниться в искренности и дружбе Говарда, но после недели, проведенной в одних только размышлениях и попытках разобраться с вопросами, на которые я никак не мог найти ответы, мне уже было все равно, как он это воспримет.

— Почему ты никак не хочешь верить мне, Роберт? — негромко спросил он. Взгляд его погрустнел. — Что еще я должен сделать, чтобы наконец доказать тебе, что я на твоей стороне?

— Ничего, — ответил я. — Ничего тебе не нужно мне доказывать, Говард, потому что я в этом не сомневаюсь.

— Тогда прекрати задавать мне эти вопросы, — серьезно сказал Говард. — Ты все узнаешь, как только придет время.

Я уставился на него, дотронулся до шрама на лбу.

— Это ведь связано со шрамом, правда? — тихо спросил я. — И этой раной.

Говард молчал, уголки рта его едва заметно вздрогнули, и он отвел взор. Пальцы его стали нервно поигрывать серебряным портсигаром.

— Это ведь не просто рана, да? — продолжал я натиск. — Эта царапина уже давно зажила, а лучше ведь мне не становится и…

— Рана была воспалена, — перебил меня Говард. — В нее попала грязь. Ты ведь сам слышал, что говорил врач.

И это тоже было лишь отговоркой. Врач, к которому они с Рольфом отвели меня, говорил только то, что от него потребовали, не больше и не меньше, и чтобы догадаться об этом, не нужно даже было обладать моим даром отличать правду от лжи. Тем более, что Говард был плохим актером.

— Чушь, — не повышая голоса произнес я.

— Ты…