Бремя равных

— А если дельфин действительно разумное существо.

— Ну, знаете, профессор. Этак можно бог знает до чего договориться. Этак я со своим бульдогом на “вы” разговаривать буду — на всякий случай.

— Не передергивайте, Карагодский. Разумность в том и состоит, чтобы предвидеть последствия своих действий. Я не хочу, чтобы потомки краснели за нас, как мы краснеем за своих предков, истреблявших тех же дельфинов ради технического жира…

— Мы обращаемся с дельфинами вполне гуманно.

— Вот именно — гуманно! То есть по-человечески! А ведь это слово имеет смысл только в отношениях между людьми. А как измерить отношения между человеком и иным разумом, иным кругом чувств и понятий, иной цивилизацией, в конце концов? То, что хорошо и выгодно для человека, может быть и невыгодно для иного разумного существа. Даже смертельно опасно, если хотите. И наоборот.

— Это уже схоластика, дорогой Иван Сергеевич.

— Это было схоластикой десять лет назад, Карагодский. А сейчас это уже проблема, которую надо решить во что бы то ни стало. И решить сегодня — откладывать на завтра уже поздно.

— Не слишком ли?

— Не слишком. Хотите, я вам кое-что покажу?

И Пан вышел из каюты.

* * *

Тарас Григорьевич так и не спустился в радиорубку со своего капитанского мостика. Он только велел радисту прицепить к переговорному корабельному устройству допотопные лопухообразные наушники, дабы “быть в курсе” распоряжений Базы. Подобная вольность разрешалась уставом только в случае крайней необходимости, но кто укажет точно, где у необходимости край?

Быть на мостике Тарасу Григорьевичу было сейчас крайне необходимо. Выбритый до глянца, благоухающий одеколоном “Олеся”, в туго накрахмаленном и отутюженном парадном кителе, он небрежно бросал в микрофон хрипловатые древние команды, стараясь не замечать, что они выполняются несколько раньше, чем он успевает их отдавать.

Сейнер “Удачливый”, поминутно сигналя, переваливаясь с боку на бок и вздымая лихие шлейфы то справа, то слева, пробирался к своему законному месту — в голову флотилии, между тральщиками “Онегой” и “Звездным”. Раньше, когда экономно и быстро “взять косяк” могли только опытные мастера, никто не мог делать это лучше Тарасовой тройки. Искусно поставленные ими сети “снимали пенку”, гасили скорость стаи и нарушали монолитность, переливая прямым ходом в разинутые тралы следом идущих судов.

Теперь рыбацкие хитрости были ни к чему, дельфины-загонщики проводили такие операции лучше старого Тараса. Но нет ничего живучей морской традиции, и сейнер “Удачливый”, вопреки новым правилам, занимал место не в хвосте, а впереди, рядом с сейнерами-гигантами.

Тарас придирчиво осмотрел соседние суда. Взгляд его заскользил вдаль, по всей наскоро собранной, разнокалиберной и пестрой флотилии, и мысли его приняли иное направление. “Сбежались, соколики, на готовенькое. Рты разинули и ждут, когда туда галушка заскочит…”

А погода быстро менялась. От хмарного утра, от мжистого противного дождичка не осталось и следа. Море пошло пятнами, то там, то здесь возникали золотисто-голубые лужайки, а разорванные облака мельчали и рыжели по краям. День помаленьку набирался солнца, а солнечным днем все выглядит иначе, чем пасмурным утром.

— Та-рас Гри-го-рич!

Радист высунулся из иллюминатора рубки и возбужденно пошлепал себя по ушам. Капитан, почуяв неладное, торопливо надел наушники прямо поверх фуражки.

В эфире был переполох. Капитаны, забыв устав радиосвязи, говорили, не называя себя, а диспетчер, тоже уставу вопреки, отбивался от них, как мог.

— Я же в сотый раз повторяю: косяк неожиданно изменил курс, где он теперь — можно только гадать.

— А “трещотка”?

— Выбросили они “трещотку”. Угнали и выбросили.

— Что вы сказали? — переспросил кто-то по-английски.

— Я говорю, выбросили они “трещотку”. Как известно, “трещотка” автоматически следует за голосами дельфинов. Так вот, они пошли на трюк: все стадо замолчало, а один поднял крик и полным ходом в сторону — “Трещотка” за ним. Отвел он ее подальше и бросил. МЫ послали туда отряд своих загонщиков с новой “трещоткой”. Как только дошли до косяка — та же история. “Трещотку” выбросили, сами не вернулись.

Кто-то одобрительно хохотнул, кто-то начал ругаться. Тарас Григорьевич все понял, и сладкая, беспокойная дума завладела его седой головой, набирала силу, дразнила.

Но сначала надо было кое-что проверить.

— “Удачливый” — Базе. Где там наука? Что замолчала? Дельфи… как это… Комов, словом, что там поделывает?

— База, Комов, прием.

— “Удачливый” — Комову. Так что теперь делать, будем? Уходит рыбка-то…

— He знаю, что делать, Тарас Григорьевич. Ума не пложу. Такого с дельфинами еще нигде и никогда не было. Бывало — не слушали команд или неправильно их снимали. Бывало — ни с того ни с сего отказывались работать и уплывали. Но это были единичные случаи. А такое… нет, ничего не понимаю. Ведь это бунт! Форменный, ничем не оправданный бунт против человека! Они угоняют косяк, как заправские пираты! А наших загонщиков, видимо, взяли в плен.

— Словом, дело труба, с научной точки зрения?

— Труба.