Бремя страстей человеческих

Филип немного помолчал, а потом сухо объяснил:

– Я потерял то немногое, что у меня было, в неудачной спекуляции, и у меня не хватило денег доучиться. Приходится зарабатывать на жизнь.

– А что ты делаешь?

– Служу в магазине.

– А-а!

Милдред кинула на него взгляд и сразу же отвела глаза. Ему показалось, что она покраснела. Она нервно терла ладони носовым платком.

– А ты еще не забыл, как лечат? – Она как-то странно выговаривала слова.

– Не совсем.

– Ведь я ради этого и хотела тебя повидать. – Голос ее упал до хриплого шепота. – Не знаю, что со мной происходит.

– Отчего ты не пойдешь в больницу?

– Не хочу, чтобы на меня глазели студенты, да и боюсь, что меня оттуда не выпустят.

– На что ты жалуешься? – холодно задал Филип стереотипный вопрос, который он так часто слышал в амбулатории.

– Понимаешь, у меня какая-то сыпь, и я никак не могу от нее избавиться.

В сердце у него шевельнулся ужас. На лбу выступил пот.

– Дай-ка я посмотрю твое горло.

Он подвел ее к окну и бегло осмотрел. Внезапно он поймал ее взгляд. В нем он прочел панический страх. На это было невыносимо смотреть. Она была перепугана насмерть. Ей хотелось, чтобы он ее успокоил; она глядела на него с мольбой, не смея просить утешения, но всей душой надеясь услышать, что страхи ее напрасны, а он ничем не мог ее порадовать.

– Боюсь, ты и в самом деле очень больна, – сказал он.

– А что у меня, по-твоему?

Когда он сказал, она смертельно побледнела, а губы стали желтыми; она заплакала – сперва беззвучно, а потом задыхаясь от рыданий.

– Мне ужасно жалко, – вымолвил он наконец. – Но я должен был тебе сказать.

– Проще всего надеть петлю на шею, и дело с концом.

Он не обратил внимания на эту угрозу.

– Есть у тебя деньги? – спросил он.

– Шесть или семь фунтов.

– Понимаешь, тебе надо отказаться от этой жизни. Разве ты не можешь найти какую-нибудь работу? Боюсь, что я тебе мало чем сумею помочь: я ведь получаю всего двенадцать шиллингов в неделю.

– А где же я могу теперь работать? – с раздражением закричала она.

– Поищи, черт возьми, надо же хоть попробовать!

Он очень серьезно объяснил ей опасность, которой она подвергает себя и других; она его враждебно выслушала. Он попытался ее утешить. В конце концов она нехотя обещала последовать его советам. Филип выписал рецепт, сказал, что закажет лекарство в ближайшей аптеке, и растолковал ей, что принимать его необходимо с величайшей аккуратностью. Поднявшись, он протянул ей руку.

– Не падай духом, горло у тебя скоро пройдет.

Но, когда он уже собирался переступить порог, лицо ее вдруг исказилось от страха, и она схватила его за рукав.

– Не оставляй меня! – произнесла она хрипло. – Я так боюсь, побудь со мной хоть немножко. Прошу тебя, Фил. У меня никого нет, кроме тебя, ты был моим единственным другом.

Он почувствовал, каким ужасом объято ее сердце, – такой же ужас он читал в глазах дяди, когда тот думал о смерти. Филип опустил голову. Дважды эта женщина вторгалась в его жизнь и делала его несчастным; у него не было по отношению к ней никаких обязательств; а все-таки, неизвестно почему, в глубине души он испытывал сейчас непонятную боль; это была та самая боль, которая лишила его покоя, когда он получил ее письмо, и не покинула его, пока он не пришел на ее зов.

«Наверно, я так никогда и не избавлюсь от этого чувства», – сказал он себе.

И в то же время его удивляло, что сама она, ее близость вызывает в нем какое-то физическое отвращение.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил он.

– Давай сходим поужинаем. Платить буду я.

Филип колебался. Он чувствовал, что она вот-вот снова вползет в его жизнь, а он ведь решил, что навсегда с ней расстался. Милдред следила за ним с тоской и тревогой.

– Я знаю, что обошлась с тобой по-хамски, но не бросай меня одну. Можешь радоваться, я получила по заслугам. Но, если ты меня сейчас оставишь, я не знаю, что над собой сделаю.

– Ладно, пойдем, – сказал он, – но придется выбрать место подешевле, я теперь не могу сорить деньгами.

Она села и зашнуровала ботинки, потом сменила юбку и надела шляпу; они вышли из дома и выбрали подходящий ресторан на Тоттенхэм-Корт-роуд. Филип отвык есть в эти часы, а у Милдред так болело горло, что она с трудом могла проглотить кусок. Они заказали холодной ветчины, и Филип выпил кружку пива. Они сидели друг против друга, совсем как прежде, – интересно, помнит ли она об этом, – но сказать им было друг другу нечего; так бы они и молчали, если бы Филип не заставлял себя разговаривать. В ярком свете огней ресторана и блеске дешевых зеркал, бесконечно повторяющих друг друга, она выглядела старой и замученной. Филипу хотелось спросить о ребенке, но у него не хватало духа. Наконец она сказала сама:

– Знаешь, девочка прошлым летом умерла.

– А-а!

– Ты бы мог, по крайней мере, сказать, что тебе ее жалко.

– Мне ее не жалко, – ответил он. – Я за нее рад.

Она взглянула на него и, поняв, что он имеет в виду, отвела глаза.

– А ты ведь одно время ужасно к ней привязался. Меня даже смешило, что ты мог так обожать чужого ребенка.