Бремя страстей человеческих

– Мы, городские, просто вымираем от недостатка солнца и воздуха. Это не жизнь, а вечная тюрьма. Давай продадим все, что у нас есть, Бетти, и поселимся на ферме.

– Представляю, как ты будешь жить в деревне, – ответила она с незлобивой усмешкой. – В первый же дождливый зимний день заплачешь по Лондону. – Она обернулась к Филипу. – Стоит ему сюда приехать, он всегда так! В деревню! Да он не может отличить брюквы от свеклы.

– Папочка сегодня ленился, – заявила с присущей ей прямотой Джейн, – он не собрал и одной корзины.

– Я, детка, набиваю руку: вот увидишь, завтра соберу больше, чем все вы вместе взятые!

– Дети, садитесь ужинать, – сказала миссис Ательни. – А где Салли?

– Я здесь, мама.

Она вышла из хижины, и пламя костра, взметнувшись, бросило яркие блики на ее лицо. Последнее время Филип видел ее только в строгих платьях, которые она стала носить, поступив в мастерскую дамских нарядов; поэтому свободное ситцевое платьице, удобное для работы, показалось ему прелестным; рукава были закатаны, и сильные округлые руки обнажены. На голове у нее был надет чепец от солнца.

– Вы похожи на пастушку из волшебной сказки, – сказал, здороваясь с ней, Филип.

– Она у нас на хмельнике первая красавица! – воскликнул Ательни. – Клянусь Богом, если помещичий сын тебя увидит, он тут же сделает тебе предложение.

– У здешнего помещика нет сына, папа, – сказала Салли.

Она поискала глазами, куда бы ей сесть, и Филип подвинулся, чтобы дать ей место. Салли была удивительно хороша ночью, при свете костра. Она была похожа на сельскую богиню и напоминала тех свежих, здоровых девушек, которых вечно воспевал старый Геррик[117]. Ужин был простой: хлеб с маслом, ломтики жареного сала, чай для детей и пиво для родителей и Филипа. Ательни жадно ел и громко восхищался едой. Он язвительно бичевал Лукулла и поносил Брилья-Саварена[118].

– В одном тебе нельзя отказать, – сказала ему жена, – поесть ты мастер, уж будьте покойны!

– Люблю все, что приготовили твои ручки, – произнес он, красноречиво подняв указательный палец.

Филипу было хорошо. Он с радостью разглядывал вереницу зажженных костров, сидевших вокруг огня людей, отблески пламени на темном фоне ночи; на краю лужайки высились огромные вязы, а над ними раскинулось звездное небо. Рядом болтали и смеялись дети, а Ательни, такое же дитя, как и они, своими ужимками заставлял их корчиться от смеха.

– Тут у нас Ательни в большом фаворе, – сказала его жена. – Даже миссис Бриджес – и та мне сказала: «Прямо уж и не знаю, что бы мы делали без вашего мистера Ательни. Вечно он что-нибудь затеет, больше похож на мальчишку, чем на отца семейства».

Салли сидела молча, но заботливо следила, не нужно ли чего-нибудь Филипу; ему это было очень приятно. Как хорошо, что она села рядом; Филип то и дело поглядывал на ее загорелое, юное лицо. Как-то раз он поймал ее взгляд, и она мягко ему улыбнулась. Когда семья поужинала, Джейн с младшим братишкой отправились к ручью, который протекал понизу луга, за водой для мытья посуды.

– Дети, покажите дяде Филипу, где мы спим, а потом пора вам на боковую.

Детские ручонки вцепились в Филипа и потащили его к хижине. Он вошел и зажег спичку. В домике не было мебели; кроме обитого жестью сундука, где лежала одежда, тут стояли только три постели, по одной у каждой стены. Вслед за Филипом в хижину вошел Ательни и сказал с гордостью:

– Вот на чем человеку нужно спать! К черту ваши пружинные матрацы и пуховые перины! Нигде так крепко не сплю, как здесь. Вы-то, бедняга, будете спать на простыне. И мне вас от души жаль.

Постель представляла собой толстую подстилку из стеблей хмеля, покрытую слоем соломы, поверх которой лежало одеяло. Проведя день на открытом воздухе, пропитанном ароматом хмеля, счастливые работники засыпали как убитые. К девяти часам вечера на лугу все стихало, люди отправлялись на боковую, если не считать одного или двух мужчин, застрявших в трактире, который закрывался в десять. Ательни проводил туда Филипа. Перед уходом миссис Ательни ему сказала:

– Мы завтракаем без четверти шесть, но вам, верно, не захочется так рано вставать. А нам приходится в шесть выходить на хмельник.

– Нет, и ему надо рано вставать! – закричал Ательни. – Да и работать, как и всем нам. Он должен добывать себе на хлеб. Кто не работает, милый мой, тот и не обедает!

– Дети до завтрака бегают купаться, они разбудят вас на обратном пути. Им все равно надо идти мимо «Веселого моряка».

– Если они меня разбудят, и я пойду с ними купаться.