Бремя удачи

– Дело простейшее, – с явным облегчением выдохнул профессор. – Обыкновенный ремонт. Но результат должен быть идеальным. Я следил, этот работал усерднее остальных.

Официант принес четвертое, последнее, пиво. Гюнтер замер, благоговейно наблюдая потеки пены на боках кружки и вслушиваясь в почти неразличимый шелест пузырьков, мельчайших, едва опознаваемых глазом. Наконец он кивнул и позволил себе улыбку. Официант сомкнул в кольцо большой и указательный пальцы. Оба остались довольны молчаливым диалогом ценителей.

– Я читал его досье. – Проситель вернул разговор к прежнему. – Он глуп. Когда спросили, кто ему дорог на свете, он сказал: осел, жена и дети. Именно в таком порядке! Потому что осла он завел прежде, чем женился. А когда я застал его вечером ворующим штукатурку…

Гюнтер отпил пиво и чуть качнул головой. Он знал историю. И эту, и все прочие. Вечером Равшана застали в темном коридоре с полным мешком штукатурки. Позвали переводчика – Голема, владеющего множеством языков и диалектов, – и попросили разобраться. Равшан заявил, что в помещение его задуло ветром, мешок он наполнил, чтобы не унесло дальше. Когда уточнили, зачем он вообще имел при себе мешок, на круглом лице отразилось недоумение. «Над этим я сам пока что еще думаю…»

– Он в городе, штукатурит потолки в доме герра Кюне, – сообщил Голем. – Завтра можно предложить ему новую работу. Он как раз спрашивал, нет ли у меня дела для него. Очень работящий. Я пытался выдворить его из страны и намеревался отвести в полицию, но теперь избавлю Арью от этого чужака иным способом.

– Прекрасно! – воодушевился наниматель.

Он порозовел и согрелся, ободренный своим успехом. Улыбнулся куда шире и, желая выплеснуть радость в допустимой форме, шепотом выложил вторую весьма известную байку о том же Равшане:

– Он удивительно глуп! Объяснил одному из моих студентов, знающему азы ликрейского, что минареты строят, выворачивая наизнанку колодцы. Мы так смеялись.

– Минареты возводят обычной круговой каменной кладкой, – отметил Голем, строго глядя на гостя. – Колодцы копают… иной процесс. Совсем иной, да. Не понимаю аналогии.

Нет способа надежнее, чтобы оборвать смех, чем холодный отказ поддержать шутку. И каменное спокойствие на лице, показывающее шутнику, что он в глазах твоих глуп. Штемпф поерзал на скамье, как студент, дурно знающий урок и сомневающийся в верности своего решения не прогуливать именно сегодня. Снова попытался улыбнуться. Гюнтер доел последнюю картофелину, уложил приборы крест-накрест, обозначая завершение ужина.

– Я покидаю вас – время, – без выражения сообщил он. – Завтра ровно в три я намерен выйти из здания архива через парадное и направиться в дом профессора Кюне с целью контроля исполнения работ по ремонту и доставки некоторых запрошенных им рукописей. Если пожелаете присоединиться, вы обладаете сведениями о сроках и моим приглашением.

Гюнтер встал, коротко и отчетливо кивнул. Проследил за тем, как официант забирает кружку, чтобы, вымыв ее, установить на законное место, под замочек – так хранятся все кружки постоянных посетителей.

За время ужина на город вылили целый чан синих сумерек, тусклые желтые фонари плыли в чернильных разводах теплой ранней осени, дрожали зябко и неуверенно. Предчувствовали неизбежность сползания к зиме: день становится все короче, сила ночи растет.

Гюнтер шел по городу и неодобрительно рассматривал улицы, вслушивался и принюхивался. Слишком чисто и пусто… Он любит порядок, что есть – того уж не изменить, привычки впитались и стали частью души, наверняка имеющей правильную форму куба. Иначе Богу – если он все же есть, в чем уверены многие неглупые люди, – было бы неудобно вести архив и хранить души на длинных одинаковых полках до судебного разбирательства по каждому случаю, именуемому «жизнь».