Бремя выбора. Повесть о Владимире Загорском

Загорский отложил резолюцию на край стола. Сегодня же он ее направит Ленину. Подпер кулаком челюсть. Кажется, пора бы уже привыкнуть ему к подобным вылазкам, декларациям, упрекам в зажиме всяких свобод, пора бы — а не привыкнешь. Всякий раз ему становилось не только досадно, но и обидно, как будто противник выступал не против идеи вообще, а против пего персонально, оскорблял его лично и принародно, не страшась в то же время показывать свою узколобость политическую, нравственную, всякую.

Отбросил конверт Дана. «Почему у меня нет ответной ненависти к нему? Такой же слепой, лютой?»

— День добрый, — послышалось от двери.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Мало кто спал в канун того дня в покоях лавры. Да и во всем Сергиевом Посаде ощущалось больше движении и суеты. И хотя до великой субботы еще целая неделя впереди, миряне окрестных сел, прослышав о намерениях Советской власти, стекались к стенам монастыря на подводах, верхами, а больше пешими, по распутице, по грязи, по гололеду. Полно народу в богадельне-больнице — лавра издавна славилась исцелением хромых и сухоруких, слепых, глухих, немых, бесноватых, — полно в странноприимном доме, на постоялых дворах, да и в трактирах не пусто, само собой.

После затяжной, снежной, особо лютой зимы наступила наконец весна, студеная, пасмурная, с ветрами, но все же весна природная, а с нею и весна духовная — великий пост.

В голодную пору и пост не поет, не было у православных искушения мясной и скоромной пищей, не довелось отвести душу и на жирной масленице, да и после пасхи не разговеться.

Без воздержания выпал пост, без смирения плоти, невольный — пусто по сусекам и амбарам, пусто в погребах, ларях, бочках, крынках, хлебницах, будто Мамай прошел. И оттого христианину удовлетворения нет, лишен он благой возможности показать крепость веры своей и послушания.

А к тому же сошлись нынче в великий пост глад и мор чужедальний — испанка. И в завершение бед на завтра, одиннадцатое апреля, Исполком Сергиева Посада назначил вскрытие мощей преподобного Сергия Радонежского. Инок Ириной лег спать как обычно. Завтра он увидит, бог даст, мощи нетленные отца Сергии. А может, и тленные, что с того? Одним словом, увидит то, что угодно господу.

Однако же в Троицком соборе, где вот уже две сотни лет стоит жертвованная императрицей Анной Иоанновной, в двадцать пять пудов литого серебра, с сенью на четырех столбах, рака преподобного Сергия, будет но он один, смиренный инок Ириной, будет стечение мирян, но удостоенных веры великой и потому взирающих розно — с надеждой, с любопытством мирским и сомнением, а иные и с постыдным неверием. Разного ждут, разное и предстанет пред их очами темными, истинной верой не очищенными.

Инок Ириней лежал-лежал, смежив веки, и начал ворочаться, ощущая смуту, ибо покойный сон его, веру крепкую пронизывало некое знание, как сквозняк при двери отверстой, сведения ему чуждые, однако въедливые: патриарх всея Руси Тихон срочно и поелику возможно тайно разослал архиереям наказ лично освидетельствовать раки святых и удалить из них всякие искусственные приспособления и посторонние предметы для устранения повода к соблазну христиан. Наказ огорчительный, можно сказать, еретический по образу изложения, по своему подозрению, будто в раку могло попасть нечто постороннее, искусственное, да где? — в Троицком соборе! Надобно чтить патриарха Тихона, как всякого наместника божьего, но надобно же и патриарху чтить святую славу Троице-Сергиева монастыря. Надобно-надобно, а сон перебивает мысль: дыма без огня не бывает.

Осенью минувшего года, сразу после покрова, в раке преподобного Александра Свирского обнаружена при вскрытии восковая кукла. Принародно! Нет худшего позора монастырю в глазах прихожан. Вместо мощей — а мощи по-старославянски мошть, сила, — вместо силы нетленной — воск хрупкий, ломкий, от робкого огня в соплю оплывающий. Срамота и стыд! Тот монастырь в глуши, в лесах карельских, в Олонецкой губернии, а Сергиев — на виду, под боком у белокаменной.

И еще был слух, будто в Тамбовской губернии вместо мощей обнаружили груду костей и среди оных будто бы одну увесистую, мерзких размеров кость, похожую па лошадиную, после чего якобы повод возник для сатанинского остроумия: определять мощь святых лошадиною силою, наподобие силы парового движителя. Издревле говорено на Руси: бойся плешивого да смешливого.

Однако же бог поругаем не бывает. И коли всякая власть от бога, то и Исполком Сергиево-Посадский решение такое принял не сам.

Какое же изменение сулит вскрытие, польза от него или вред? Один вред, мощи неприкосновенны.

Пятница наступила. В заутрене, однако, но прозвучало никаких слов предостережения, не последовало ни хвалы, ни хулы, и, похоже было, высокое духовенство само ив уверено было, чего ожидать. Разговор о вскрытии пошел давно, шел, шел, да все мимо, авось и сегодня пронесет. Но Ириней все-таки недоумевал: почему показ мощей дело антихристово?