Бремя выбора. Повесть о Владимире Загорском

Загорский позвонил Ленину: как быть? Ленин уже знал о событиях. Не выдали хлеба не только в Сокольниках, но и в Городском районе. Вчера Совнарком обсуждал вопрос, почему не были учтены хлебные запасы Московского продотдела. Виновные понесут наказание. В ближайшие два-три дня положение исправится. «Надо ехать к рабочим. Действовать только убеждением! — сказал Ленин. — Никаких репрессий не применять. Рабочие страшно утомлены».

Загорский поехал в Сокольники вместе с Александром Федоровичем Мясниковым, военным организатором МК, испытанным агитатором, давно привыкшим говорить с толпой, митинговать. Действовать только убеждением, никаких репрессий.

И вот они стоят перед возбужденной толпой.

Всю жизнь им приходилось бунтовать самим — во имя рабочих, теперь вот самим пришлось усмирять голодный бунт.

Кто довел?

Все знают кто, но кто даст хлеба?..

Лучшая часть рабочих ушла от станка в окопы, иначе не было бы сегодня белых флагов.

«На заседании Совета народных комиссаров варком продовольствия Цюрупа, — заговорил Загорский, — упал в обморок. Нехватка, голод, разруха не по вине Советского правительства! Войну нам навязали. Нас, первое государство пролетариата, хотят удушить петлей четырнадцати иностранных держав. И никто и ничто не поможет нам, не спасет нас, кроме пас самих, нашего труда. Ленин знает о вашей фабрике. Ленин помнит: страшно дорого платят рабочие за свое право быть хозяевами жизни…»

А наркомы, горкомы, депутаты Советов — не платят? Нелегко им было стоять перед царским судом, но каково — перед судом рабочих?

«Сейчас нечеловечески трудно всем, тяжелейший период переживает революция. И в такой обстановке, когда все вы трудитесь па пределе сил, каждое неверное, несдержанное слово — на руку врагу. Болтуны и демагоги отравляют сознание, действуют па нервы, которые и без того измотаны голодом, утратами, непосильной работой. Болтовня в такой обстановке равносильна спичке на пороховой бочке. Нам нужно подбадривающее слово друга, а не разлагающее слово врага. Нам нужна сознательность…»

Они несут вместе с нами бремя нашего выбора, пашей и своей борьбы, все несут, сознательные и несознательные, ибо мы уже не просто партия, но и власть.

«Мы обещаем: если фабрика будет временно остановлена, зарплата вам будет выплачиваться полностью. Мы предоставим вам отпуска, чтобы вы смогли поехать в деревню подкормиться. Каждый имеет право привезти с собой по полтора пуда муки. Особо нуждающимся работницам мы распределим вещи, которые оставила в Московском ломбарде сбежавшая буржуазия. Мы выполним ваши требования, пойдем на всевозможные уступки до тех пределов, в которых возможно удержание власти для защиты революции».

В тот же день, 9 июля, Ленин по прямому проводу отдал распоряжение в Нижний Новгород — председателю губернского исполкома, Волгопроду, губернскому продкомиссару и губвоенкому: немедленно мобилизовать рабочих и солдат для погрузки и отправки хлеба в Москву.

…За июль месяц «Богатырь» выдал 67 тысяч пар галош.

— Ваше мнение, товарищи, какие будут дополнительные соображения? — спросил Дзержинский.

— Есть решение, начнем действовать, — отозвался Лихачев.

— Начнем действовать, появятся соображения, — добавил Пятницкий.

— Мы конспираторы, Феликс Эдмундович, — улыбнулась Людвинская. — Про пас теперь и чекисты ничего знать не будут.

Тихий Шварц не сказал ни слова.

Горстка товарищей начинает работать в подполье. Они будут жить вместе со всеми — и в то же время особняком. Хочешь не хочешь, а думай о разгроме, — иначе ведь не настроишь себя действовать соответственно. Ты видишь красный флаг над Моссоветом, но представляй, что там уже трехцветное добровольческое знамя. Ты помнишь, что па Лубянке Дзержинский, но представляй, что та муже палачи Антанты и Деникина. Знаешь, что в Кремле Ленин и Совет Народных Комиссаров, но представляй, что там уже новый царь, Антон Первый, как теперь называют Деникина, там сенат и синод, а оклемавшийся после нападения патриарх Тихон служит панихиду по большевикам.

Представляй — и начинай жить иначе, ходи по своим улицам, как по чужим, предвосхищая заранее, как здесь будут рыскать жандармы и как в Гнездниковском переулке снова расположится охранка и поразведет шпиков по всей Москве — ловить тебя и твоих соратников.

Ты не только сам перестройся, по и других перестрой, организуй подпольщиков — сапожников в лавке на бойком месте, провизора в аптеке, извозчика на Тверской, учительницу в народной школе. И пусть они живут в советской столице, среди советских людей, но живут себе на уме, будто нет здесь ничего советского, все изгнано, упрятано, разбито…

Парадокс, но под врагом легче уходить в подполье, чем при своей власти. Там — тайком от чужих, здесь — тайком от своих. Сам у себя под стражей. Как ты ни закален, ни опытен, а потребуется особая изощренность и новый опыт.