Брестская крепость

У защитников крепости бомбёжка считалась как бы временем отдыха. Атаки немецкой пехоты прекращались с появлением самолётов, и тогда почти все бойцы спускались в глубокие подвалы, где они были в безопасности. Только дежурные пулемётчики неизменно оставались на местах и лежали под бомбёжкой, зорко следя, чтобы противник нигде не воспользовался ослаблением нашей обороны.

В этот день, 24 июня, бомбёжка была особенно длительной, и такая долгая «передышка» позволила группе наших командиров, возглавлявших участки обороны в центре крепости, собраться на совещание. Обсудив обстановку и приняв необходимые решения, участники совещания составили приказ, который один из лейтенантов, сидя у подвального оконца, тут же набросал на нескольких листах бумаги.

Много лет спустя, уже после войны, при разборке крепостных развалин были найдены под камнями эти маленькие, полуистлевшие листки. Из них впервые стали известны имена людей, взявших на себя в те страшные дни руководство обороной крепости.

В этом «Приказе №1» от 24 июня 1941 года говорилось о том, что создавшаяся обстановка требует организации единого руководства обороной крепости для дальнейшей борьбы с противником и что собравшиеся командиры решили объединить все свои подразделения в одну сводную группу.

Опытному боевому командиру, старому коммунисту, в прошлом участнику гражданской войны и участнику боев с белофиннами, капитану Ивану Николаевичу Зубачеву было поручено возглавить эту сводную группу. Его заместителем по политической части стал комиссар Фомин, а начальником штаба группы – старший лейтенант Семененко. Приказ предписывал также всем средним командирам произвести учёт своих бойцов и разбить их на взводы.

Дописать этот приказ не удалось: бомбёжка кончилась, автоматчики снова кинулись в атаку, и командиры поспешили наверх к своим подразделениям. А затем бои приняли такой ожесточённый характер, что оказалось просто невозможно составить списки сражающихся бойцов: и состав подразделений, и расположение наших сил всё время менялись в зависимости от постоянно меняющейся обстановки и все возрастающего натиска противника.

Но хотя «Приказ №1» во многом оказался невыполненным, он сыграл свою важную роль в обороне крепости. Организация единого командования в центре цитадели укрепила нашу оборону, сделала её более прочной и гибкой.

ПОИСКИ АЛЕКСАНДРА ФИЛЯ

Все рассказанное в предыдущей главе происходило лишь в первые три дня боев за крепость. Именно такой рисовалась мне картина героической обороны из воспоминаний Матевосяна и Махнача, из рассказов очевидцев борьбы – жён и детей командиров, встреченных мною в Бресте.

Но что же было дальше? На этот вопрос не могли ответить ни Махнач, вышедший из строя уже на второй день, ни Матевосян, раненный лишь сутками позже – утром 24 июня. Чтобы узнать о последующих событиях, надо было отыскать других участников обороны, сражавшихся в крепости дольше.

И тогда я вспомнил о защитнике центральной цитадели Александре Филе, из письма которого я впервые узнал о Матевосяне. Судя по тому, что в своё время писал Филь в Музей Советской Армии, ему пришлось участвовать в боях за крепость больше недели, и все это время он находился рядом с руководителями обороны центральной цитадели – полковым комиссаром Фоминым и капитаном Зубачевым. Не было сомнения, что Филь сумеет рассказать много интересного и о событиях в крепости, и о своих боевых товарищах.

Ещё в Ереване, записывая воспоминания Матевосяна, я однажды спросил его о Филе.

– Прекрасный парень! – уверенно сказал о нём инженер. – Настоящий комсомолец! Он был секретарём комсомольской организации штаба полка. И к тому же истинный храбрец.

Словом, Матевосян характеризовал Филя как хорошего и мужественного человека, глубоко преданного Родине и партии, и вспомнил, что Филь героически сражался в крепости в первые дни обороны вплоть до момента, когда Матевосян был ранен.

После нашего возвращения в Москву из крепости я решил начать розыски Филя.

Я уже говорил, что Филь на протяжении двух с лишним лет не отвечал на запросы из музея, и последние его письма были датированы 1952 годом.

Снова перечитав эти письма, я обратил внимание на то, что они проникнуты каким-то тяжёлым настроением. Чувствовалось, что Филь – человек травмированный, переживший какую-то большую личную трагедию. В его письмах встречались такие фразы: «Я не имею права писать о героях потому, что я был в плену», «Я жалею, что не погиб там, в Брестской крепости, вместе со своими товарищами, хотя это от меня не зависело».

В одном из писем он вскользь упоминал о том, что лишь недавно отбыл наказание и получил гражданские права. Что это за наказание и в чём заключалась его вина, он не сообщал.

Почему же Филь так внезапно замолчал? Возникали две догадки. Либо он в 1952 году уехал из Якутии и сейчас живёт где-то в другом месте, либо просто прекратил эту переписку, считая, как он писал, что человек, побывавший в плену, не имеет права говорить о героях. Как бы то ни было, следовало приложить все усилия, чтобы разыскать его.