Брестская крепость

Жил и работал до войны в городе Бресте главный хирург областной больницы Степан Трофимович Ильин[2], пожилой, широкоплечий и сильный человек с суровым широким лицом крестьянина и с большими рабочими руками, делающими хирургические чудеса на операционном столе. Много лет подряд он работал здесь, и сотни жителей Бреста были обязаны ему жизнью.

В то памятное утро 22 июня 1941 года Ильин, сразу поняв, что произошло, первым делом прибежал в военкомат. Но там ему сказали, что никаких приказов о мобилизации ещё нет, и он поспешил в горисполком, где уже никого не застал. Встретив на улице нескольких работников облздравотдела, он решил вместе с ними уходить из города – доктору было ясно, что оставаться в Бресте ему нельзя, – здесь все знали его не только как хирурга, но и как активного коммуниста.

Путь их лежал мимо дома Ильина, и, попросив спутников минуту подождать его, врач побежал предупредить жену. Но в это время к дому подъехала больничная машина «скорой помощи», и взволнованная медсестра кинулась к Ильину:

– Степан Трофимович, голубчик, скорее в больницу! Там раненых тьма-тьмущая – и ни одного врача. Дети умирают!

Ильин остановился в смущении и растерянности. Все, что он делал до сих пор, казалось ему единственно правильным. Он хотел уйти из города, чтобы примкнуть к первой же воинской части. Доктор был твёрдо уверен, что теперь, с началом войны, его место в армии, и у него не оставалось сомнений в том, какая участь его ждёт, если он попадёт в руки гитлеровцев. Но вдруг сейчас, увидев перед собой дрожащую от волнения, заплаканную сестру, узнав от неё, что происходит в больнице, он впервые по-иному оценил своё поведение. Он должен был прийти в больницу хотя бы ненадолго, для того чтобы навести там порядок, подбодрить сестёр и санитарок, вызвать врачей и организовать приём раненых. И ему стало стыдно, что он не сделал этого.

Он обернулся назад, туда, где на углу остались стоять его спутники, издали махнул им рукой и сел в машину. В голове у него уже был готов план действий. Сейчас он приедет в больницу, срочно вызовет всех беспартийных врачей, которые могут без особых опасений остаться в городе, назначит вместо себя одного из них и тотчас же уедет из Бреста.

Но он не представлял себе того, что ждало его в больнице. И двор и здание были сплошь заполнены ранеными – их скопилось тысячи две, если не больше. Сюда свозили военных, сюда сползались все, кто пострадал на улицах при обстреле и бомбёжках.

– Доктор, дорогой! Степан Трофимович! Родной наш!.. – неслось со всех сторон, пока они с сестрой с трудом пробирались к дверям, осторожно перешагивая через лежащих на земле, истекающих кровью людей.

И, прежде чем Ильин вошёл в больницу, он понял, как трудно будет ему уйти отсюда.

Сёстрам и санитаркам, с восторгом встретившим его появление, он показался таким же, как обычно. Высокий, сильный, он одним своим видом внушал им спокойствие и уверенность. Как всегда, сосредоточенно хмурым было его лицо, а голос звучал с привычной грубоватой властностью. И никто из сослуживцев Ильина не подозревал, каким нерешительным человеком чувствует себя сейчас доктор и какая сложная борьба мыслей и чувств происходит в нём.

Он велел одной из санитарок объехать на машине всех врачей с приказом немедленно явиться в больницу. Он осмотрел первую группу раненых и распорядился прежде всех положить на операционный стол лётчика-лейтенанта с раздроблённой ногой, доставленного на машине с аэродрома. Он обошёл палаты, указывая, как лучше разместить раненых. И все это время он думал об одном, казалось, неразрешимом противоречии: ему нельзя оставаться в городе, но и уйти он не может.

Так и не решив этого вопроса, он торопливо вымыл руки, надел халат, шапочку, маску и подошёл к операционному столу.

Лётчик, молодой человек лет девятнадцати – двадцати, с бледным, обескровленным лицом, широко раскрыв глаза, пристально смотрел на врача. Ему предстояло ампутировать ногу почти до колена, и Ильин предупредил его, что будет оперировать без наркоза – усыплять лейтенанта было некогда, хирурга ждали другие раненые. Лётчик молча кивнул, и операция началась.

Вначале, как ни старался Ильин сосредоточиться только на том, что делает, он не мог не думать о своей судьбе, и, пока руки его совершали привычные быстрые движения, какой-то дальний уголок сознания продолжал решать тот же неотступно стоявший перед ним вопрос. Но мало-помалу внимание его все больше привлекал этот юноша, лежавший на столе.

Ильин знал, как мучительна операция, какую нестерпимую боль должен испытывать молодой лётчик. Он ожидал крика, стонов, но лейтенант молчал. Даже когда он начал пилить кость, у раненого не вырвалось ни одного стона, и на мгновение доктору показалось, что его пациент от боли лишился чувств. Он посмотрел в лицо лётчика, увидел крупные капли пота на его лбу, посиневшие от напряжения плотно сжатые губы, живые, полные муки глаза, и острая жалость и нежность к этому мальчику, так мужественно переносящему страдания, охватила его. Он уже ни о чём не думал и только торопился закончить операцию.