Брет Гарт. Том 6

—  Ciertamente! [17]— отозвался Энрикес. — А ты думал, я валяю дурака как-нибудь иначе? Я расскажу тебе про геологию, как только найду эту бессовестную бутылку. А! Вот она куда спряталась! — Он извлек из ящика едва початую бутылку виски: пристрастием к спиртному Энрикес не грешил. — Скажешь, когда хватит. Ну, за нас с тобой, дорогих и любимых!

Когда он осушил рюмку, я подобрал еще один камешек из его коллекции. Снова та же наклейка.

— Песчаник обломочный у тебя представлен богато, — сказал я. — Где ты его берешь?

— На улице, — невозмутимым тоном ответствовал Энрикес.

— На улице? — эхом повторил я.

— Да, мой друг! Его фамилия — «булыжник», а у себя дома, за городом, он зовется «окатыш». Он же — «мелкий валун». Я подбираю его, я его раскалываю, и он дает мне три самостоятельных образца песчаника обломочного. Я приношу его в кармане домой, к своей жене. Она ликует, мы счастливы. Вечером я сажусь и делаю ему наклейку, а моя жена, она садится и пишет про ацтеков. Ах, мой друг, нет сомнений, что геология — чудесная, пре-вос-ходная наука, но изучать жену, учиться ублажать ее — эта наука, поверь мне, куда прекраснее! Можешь поверить старому дядюшке Энри — он зря не скажет! В этом вопросе он бьет в самую точку и никогда не промахнется!

— Да, но этот твой геолог, — быстро спросил я, — этот профессор Бригс — он-то что говорит, видя, как часто в твоих занятиях повторяется период песчаника обломочного?

— Он ничего не говорит. Ты понимаешь? Он ученый геолог, но он также в безмерном восхищении от моей жены. — Энрикес прервал свою речь, чтобы послать еще один воздушный поцелуй в сторону двери, и закурил сигару. — Геолог не желает омрачать своим друзьям счастливый вечер из-за таких мелочей. Он наклоняет голову набок — вот так, и он говорит: «Не мешало бы для разнообразия добавить известняка или гранита, на Монтгомери-стрит идет строительство». Я ловлю намек на лету, как слепая кобыла — взгляд хозяина. Я беру часть здания, которое возводит себя на Монтгомери-стрит. Я раскалываю ее, я приношу ее домой. Я опять сажусь у ног моей красавицы Юрении, и я делаю наклейку: «Известняк», «Гранит», — но я не прибавляю: «Осколок банка «Пэррот» — это не нужно для нашего счастья.

— И ты занимаешься всем этим, только чтобы угодить жене? — без обиняков спросил я.

— Мой друг, ты задал мне задачу, — ответил Энрикес, примостившись на спинке дивана, поглаживая себе колено и задумчиво попыхивая сигарой. — Спроси меня что-нибудь полегче! Да, это правда, многое я делаю для того, чтобы доставить удовольствие Юрении. Но я признаюсь во всем. Взгляни, мой маленький брат, я стою перед тобой в camisa— в одной рубашке. Я фискал, я сам себя выдаю.

Он торжественно встал с дивана и, выдвинув один из ящиков гардероба, достал маленькую коробочку. Открыв ее, он вынул несколько образцов золотоносного кварца и горсточку золотого песку.

— Это, друг Панчо, — моя собственная геология, — сказал он. — Из-за этого я и стал такой, каким ты меня видишь. Но я ничего не говорю Юрении, ибо золото как таковое, или, как она говорит, «вульгарное золотоискательство», внушает ей ужасное отвращение, а также, поверь мне, страх, как бы «спекулятивные занятия» не повлияли на мой temperamento, — ты понимаешь, Панчо? На мой темперамент! Вообрази только, мой брат! И это говорится про меня, который прежде всего и превыше всего — filosofo! — Он посмотрел на меня совершенно шалым взглядом, сохраняя предельно серьезное выражение лица. — Но так проявляется ревнивая любовь супруги, друг мой, и ради этой любви я, чтобы потешить ее, забавляюсь скромными маленькими окатышами, а не золотоносным кварцем, который вселяет страх.

— Да на что тебе этот кварц, раз ты и акционером нигде не состоишь и на бирже не играешь? — спросил я.

— Извини, пожалуйста! Вот тут ты промахнулся, мой маленький друг.

Он извлек из того же ящика портфель, расстегнул его и вытащил штук десять проспектов и акций золотых приисков. Я так и ахнул при виде названий, которые за последние десять лет приобрели скандальную известность, — то были «прогоревшие» прииски, искусственно возвращенные к жизни в Лондоне, Париже и Нью-Йорке на беду акционеров за океаном и на потеху посвященных из Калифорнии. Мне стоило труда сохранить самообладание.

— Неужели ты хочешь сказать, что возлагаешь какие-то надежды на этот хлам? — быстро спросил я.

— «Хлам», как ты выразился, мой добрый Панчо, — это то, что на приисках сами навьючили на себя американские дельцы: реклама, непомерные расходы, высокое жалованье, высокие обложения, конкуренция. А ведь это, заметь себе, старые мексиканские прииски. Их разрабатывали еще при моем отце и деде, когда тебя даже на свете не было, а американцы и не догадывались, что в Калифорнии есть золото.

Я знал, что он говорит правду. На нескольких из них, в южной части штата, издавна добывали серебро; работали там пеоны и невольники-индейцы, а оснащения на каждом только и было, что канатная лебедка да престарелый осел.