Бретёр

— Прошин! — окликнул Мурин с крыльца. — Стойте. Я с вами.

Тот просиял.

— Передумали? Что так? А и не говорите. Какая мне разница. Я рад. Едем, Мурин. Едем. Не везет в любви — повезет в картах!

На плечи Мурину опустился плащ. Мурин обернулся, чтобы благодарно посмотреть в лицо тому, кто помог. Лакей не отвел взгляд, кивнул.

…Нина стояла в полумраке, глотая слезы прежде, чем они выкатывались из глаз. Ей надо было прийти в себя, чтобы вернуться на всеобщее обозрение.

— Меня всегда поражало, — тихо просвистел у нее над ухом, заставив вздрогнуть, голос Ипполита Мурина, — как это прекрасный пол умеет найти те единственные слова, чтобы наповал. Вы были на высоте! Идемте к гостям, милочка. Графине Вере не хватает за столом пары для виста.

— Что-то, Мурин, вы молчаливы! — заметил Прошин. Сам он трещал без умолку: движение на мостовой занимало его, взгляд конногвардейского корнета даже в темноте и на скаку определял стати и недостатки:

— Вот это лошадка… гляньте, экий гигант: сразу видно — ганноверский жеребец, — без умолку комментировал Прошин. — Хороша, только тяжеловата, и бабки бы подлиннее… Гляньте! Ничего. Бока крутоваты, а так я бы взял… А этот наш, орловский, так и машет, так и машет, а? Неплох… Ух ты! Господи, ну и рыло, а экипаж — игрушечка, в таком бы актрисулю катать, а не эту мымру.

Мимо проносились лихачи, запряженные орловскими рысаками под синей сеткой. Тарахтели мужицкие телеги. Пролетали дорогие коляски. Попадались и рыдваны, зато с лакеями на задках: видно, внутри какая-то знатная старуха или подагрик-сенатор. Вокруг фонарей дрожали ореолы. По стенам домов ходили длинные тени прохожих. Изо рта Прошина вырывались фразы в облачках хмельного пара:

— Вот что, Мурин. А вы правы. Не буду я сегодня играть. Придержу удачу. Я, между прочим, обладаю силой воли. Когда дело важное. Тысячное! Эдакий куш! Тут ведь жизнь враз переменить можно. Тут я кремень. Запросто могу остановиться. В любой момент. Если захочу. И вот захотел! В руки эту дрянь больше не возьму, картишки-то. Все, стоп.

«Да уж», — подумал Мурин. Он видал таких не раз. Они бросают карты сегодня и навсегда, а назавтра — опять проигрались в пух и прах. Они начинают пить и просыпаются под столом. Начинают пререкаться — а затем валятся на землю с простреленной на дуэли грудью.

Но ответил:

— Уверен, у вас все получится наилучшим образом.

Прошин энергично кивнул.

— Тут вы правы, Мурин. Вы очень умны. Я как только вас увидел, понял: вот голова. А они идиоты. Дурачье. Плевать на них! Они только зенки закатывать умеют. Думают, надо мной смеяться можно. Пренебрегать. Думают, я трепло… А, Мурин?

— Уверен, вы не из таких.

Мурин изо всех сил пытался вспомнить, что сказала Нина, эти ее ужасные слова, одно за другим. Ему не верилось, что она это сказала. Ему начало казаться, что он как-то невнимательно слушал. А что? От волнения. Не уловил какой-нибудь причастный оборот или придаточное предложение, какую-нибудь игру предлогов и падежей, которая роковым образом меняла весь смысл фразы — на тот, который Мурину нравился больше.

— Да ты глаза разуй! — вдруг завопил Прошин, и даже привстал под полостью, грозя кулаком. — Ты смотри, он же, сукин сын, нас подрезал!

Хлопнул по спине кучера:

— А ну, гони. Вон тот. Догони. Трахнем ему в бочину. Чтобы знал в другой раз.

— Так уж приехали, — заметил Мурин.

Катавасов снимал дом у съезда на Фонтанку, почти у самого моста. Кучер стал замедлять ход.

— Гони ты! Что рот разинул! — взвился Прошин, глаза его были устремлены на удалявшийся задок экипажа, брызгала слюна. — Уйдет же, гад, уйдет!

И набросился на бедного кучера с кулаками:

— Оглох ты, что ли?

Тот едва успел выставить локти, закрыл голову.

— Прошин! Прошин! Вы что? Сядьте! — Мурин крепко дернул его за полу, так что Прошин опрокинулся на сиденье.

Лицо у него стало растерянным, точно он вынырнул из воды или только что проснулся.

Провести вечер в компании с Прошиным, его переменами настроения и вспышками гнева больше не казалось Мурину привлекательной идеей.

— Прекратите. В своем уме? Вы что? Приехали. Вот уж дом Катавасова.

Прошин заморгал, точно проснувшись. Подтянул край шинели.

— А, — сказал, — в самом деле.

Не отворяя дверцы, он одним движением перекинул ноги и выпрыгнул, притопнув, на тротуар. К нему тут же подскочил лакей. На бегу протянул руки к шинели:

— Пожалуйте и шляпу, господин офицер.

— Что ж сегодня? Игра большая?

— Весь Петербург. Граф Курский здесь. И князь Свистоплюев, и Мадаев, и Лоренц, все здесь.

— Ты смотри! И Курский уж здесь!

— У нас господам — и военным, и штатским — как медом намазано, всем благоугодно испытать фортуну, — в самом голосе лакея была сладость.

В дверях Прошин задержался:

— Что, Мурин, идемте. Или корни пустили? — весело поторопил.

— Вот что, корнет. Я передумал.

— Как?

— Поеду к девкам.

— А, — одобрил Прошин без вопросов. — Фортуне предпочли Амура, что ж.

— В другой раз.

— В другой раз.

Прошин кивнул кучеру:

— Отвези господина Мурина, куда он прикажет.

Подмигнул.

Прошин вбежал в двери. Лакей скрылся следом. В столь поздний час прохожих здесь не было. Кучер обернулся к ездоку: