Бретёр

— Куда?! — крикнул Мурин в спину кучеру.

— Домой!

— Погоди!

— Скажи-ка, командир. Ежели товарищ твой бабу кокнул, повесят его?

Мурин поежился под шинелью:

— Или каторга.

— Все одно — человечья жизнь на кону. Тут голова нужна ясная — чтоб вопросы задавать дельные. Шабаш! Спать. Утро вечера мудренее. — Андриан свистнул, рысак наддал, заложил поворот. Коляска полетела по Невскому.

Глава 5

Мурин проснулся, как всегда, с тяжелой головой, с тоской на сердце: будто во сне случилось что-то ужасное. Но самого сна не помнил. Снилась наверняка схватка, то поле, которое не забыть, наваленные трупы в мундирах — окровавленных, изорванных картечью или совсем целых — казалось, солдат сейчас встанет и покрутит ус. Скользкие от крови груды мертвых. Мурин позвонил, у лакея спросил себе кофию, велел прислать своего слугу и подать платье. Провел по подбородку: бриться сегодня или нет? Делать визиты он не собирался. Дамское если только общество… Но от дам он хотел некоторое время держаться подальше. Мурин почесал подбородок и оставил все как есть.

На подносе с завтраком, который подал ему гостиничный лакей, белел сложенный листок с красной восковой печатью. Мурин поднял вопросительный взор. Лакей наклонил голову:

— От господина Мурина изволили прислать. Срочным.

Что за срочность могла быть в такой ранний час у Ипполита? Мурин распечатал записку. Ипполит просил его приехать как можно скорее для важного разговора. Не имея ни малейшего представления, о чем может идти речь, Мурин бросил записку на стол и занялся кофием.

Одевшись, позавтракав, сложив и сунув записку от Ипполита себе за отворот, чтобы не забыть о ней совсем, он вышел из подъезда Демутовой гостиницы. Тучи висели низко, тяжесть обкладывала голову: был тот типично петербургский день, мокренький и темный, когда кажется, что ничего не удастся. Рядом затрещали колеса, Мурин удивленно увидел, что от поребрика набережной тронулась и подкатила к ступеням крыльца знакомая лошадь в знакомой упряжи.

— Ба! Андриан.

— А чего ты вылупился?

Мурину совестно стало:

— Да думал, вдруг ты передумал. Сам же сказал: утро вечера мудренее.

Тот заржал:

— Ага. Тут ты меня поддел. Полезай.

Мурин сурово обернулся на швейцара, чтобы тот не вздумал помогать. Андриан слегка покачал головой, глядя, как Мурин барахтается, но ничего на это не сказал, пока тот не утвердился на сиденье.

— Куда ж, барин?

— Я тебе не барин.

— Иди ты! А кто? Командир?

Мурин был не в настроении пикироваться:

— Поезжай в крепость. Надо расспросить Прошина об убитой девке.

— Колобок?! Это так ее звали?

Прошин поморгал, точно глазные яблоки были сцеплены с умственным механизмом и одно движение помогало завести другое. Но сейчас не особенно помогло.

— Да нечего мне о ней сказать…

Прошин сидел, сгорбившись, на застланной серым суконным одеялом арестантской койке. Локти на коленях, пальцы переплетены. Мурин привалился в углу спиной к шершавой стене, чтобы дать отдых раненой ноге. На столе лежал сверток, судя по душку, который проникал сквозь промасленную бумагу, там были объедки со вчерашнего. Чай в стакане был явно холодный: успел подернуться маслянистой радужной пленкой. Мурина осенило:

— Ты что, не завтракал?

— А?.. Что?

Прошин отмахнулся, как будто не вполне понял, о чем его спросили, еще поморгал:

— Так это ее… я убил?

— Так ты ее знал?

Он расцепил руки, сложил ковшом и спрятался в него лицом, прикрыл глаза:

— О Господи.

— Ты что, и этого не помнишь?

Прошин помотал головой:

— Знал.

Мурин почувствовал, что теряет терпение:

— В смысле — еб?

Прошин опять помотал головой:

— Я… не помню. Нет. Не еб.

— Ты ж только что не был уверен.

— А теперь уверен.

— Ты ж утверждаешь, что ничего не помнишь.

— Не помню. А тут уверен.

— С чего вдруг?

Прошин даже приподнялся:

— Никогда! Ни в страшном сне!

— «В страшном», — передразнил Мурин. — Как говорится, не бывает страшных баб, бывает мало водки. А ты, друг мой, в ту ночь так нажрался, что мог броситься и на мышиную нору.

— Нет, так нажраться я не мог.

Мурина удивила его категоричность.

— Так ты хоть что-то помнишь или нет?

Но Прошин опять только помотал головой:

— Не помню. Ничего.

Мурин стиснул зубы, чтобы не наброситься. Прошин глядел доверчиво:

— …Но есть внутреннее чувство. Не было у меня с ней ничего. Я уверен!

Мурин выругался.

— Объяснить не могу. — Прошин взмолился: — Не спрашивай. Убил или нет — я не знаю. А что не еб я ее — это точно. Не знаю почему. Знаю, и все. Уверен. Почему — не знаю. Не помню.

Мурин схватился за лоб.

— Уф, я сам так скоро с ума сойду. То ты знаешь, то не знаешь. То помнишь, то не помнишь… Ладно.

— Я ее не еб. Это точно. Хоть убей.

— Хорошо. Не еб. Так пока и оставим.

Мурин отлепился от стены. От движения сложенный листок выскользнул из-за отворота, спланировал на пол. Прошин суетливо подцепил его, протянул. Мурин запихал записку Ипполита себе в рукав. Она вдруг подала ему идею: о человеке многое можно сказать по бумагам, которые он о себе оставляет. Где был, с кем, когда, по какому поводу.

— Вот что. Позволь мне посмотреть твои бумаги…

Прошин заморгал: