Бретёр

Мурин поднял крышку старого секретера. Стал выдвигать ящички, осматривая их содержимое. Секретер, очевидно, стоял еще с тех времен, когда Прошин ходил в рубашечках с воротником жабо и делал уроки по истории, географии, Закону Божьему. Мурин просматривал и шлепал в стопку тетради. Наконец нашел геологический слой бумаг, относившихся к настоящему. Это были вексели. Игре Прошин отдавал едва ли не все свободное время. Мурину пришлось подставить себе стул. Сев, он вытянул увечную ногу — в ней начало дергать: как бы работа китайца не пошла псу под хвост, — и стал внимательно изучать вексели. Рыбешка все была мелкая. Впрочем, кому как. Если у Прошина не было своего дохода, унаследованного от родителей, а Мурин заподозрил, что не было, ему приходилось рассчитывать только на милость суровой старухи. Тут и выигрыш в тридцать рублей порадует! Были вексели и на семьдесят. И на сто. Самый большой был на полторы тысячи. Но все были выписаны либо ранее, чем Прошин переехал на Гороховую, либо вовсе до войны, которая заставила на время забыть обо всех долгах. Других отделений в секретере не было. Мурин задумался. Взгляд его начал блуждать по изразцам высокой печи: голубые голландцы и голландки в больших шляпах и деревянных туфлях занимались разными голландскими делами. Звук отвлек его внимание: бу-бу-бу, — приглушенно рокотало как будто внутри печи. Мурин подошел, приложил ухо. Изразцы были теплые. С утра было протоплено. Осень есть осень. Ухо различило, что голосов было два. Говорили в другой комнате — то ли выше этажом, то ли ниже, и по печному стояку разносилось как по акустической трубе. Мурин приоткрыл заслонку. Нет, не говорили. Старуха-генеральша негодовала во всю мощь своей грудной клетки.

— Сорок шесть тысяч ассигнациями! Сорок шесть! Своими руками, считай, сжег!

Другим был голос управляющего Егорушки. Он оправдывался. Но Мурин отчетливо слышал только старуху — она кричала:

— Как же не точно? Когда Москва-то — сгорела! Или это тебе не точно?

Егорушка пробубнил что-то богобоязненное: мол, все под Богом ходим.

— Остолоп! А голова тебе на что? Чтоб в нее водку жрать? Соображать надо было! Тут война! Все из столицы побежали! Дома продают! А он дом там купил!

Опять Егорушкино бу-бу-бу. И крик старухи:

— Риски! Больно ты смел, голубь, моими деньгами рисковать!

Мурин весь обратился в слух. Разобрал ответ Егорушки:

— Надо послать туда… В Москву. Я сам поеду… Своими глазами посмотреть и описать ущерб…

— На что смотреть? На угли да головешки? Разорил… За все мое к тебе добро — по миру пустил…

— Сударыня… ваша светлость… Убыток будет покрыт.

— Ты, что ль, покроешь? Чем? Шкуру с себя спустишь да покроешь?

— Я…

— Разорил меня!

— Но…

— На старости лет по миру пустил!

— Но я…

— Знать не желаю! С глаз долой! Пшел!

Мурин тихо закрыл заслонку и пробормотал:

— Занятно.

Он опасался, что старуха исполнит свою угрозу сжечь бумаги. В том, что племянника она больше знать не пожелает, еще можно было сомневаться. Может, да, а может, и нет. Иногда такие свирепые старухи отходчивы. Но пока угомонится, отойдет, смилуется, вексели будут уже сожжены. А Прошину деньги не помешают. Мурин собрал все найденные вексели, свернул и убрал за отворот куртки.

Лакей ждал его у двери, Мурин притворил ее за собой, лакей не сделал попытки заглянуть в комнату через его плечо, не посмотрел на руки, физиономия его сохраняла полную невозмутимость. Какие бы распоряжения ни дала генеральша, прислуга в ее доме была вышколена не выказывать своим видом ничего. Мурин спустился вниз. Проходя мимо отворенной двери на первом этаже, он увидел в кресле у окна мадемуазель Прошину. Она подняла лицо от пялец. Мурин только и успел, что задержать на ней взгляд, — авось догадается?

Догадалась. Когда лакей подал Мурину шинель и кивер, раздались шелковые шаги, появилась неграциозная фигура. Мадемуазель Прошина кивком велела лакею удалиться и оборотила вопросительный взгляд на Мурина. В полумраке просторного стылого вестибюля ее глаза блестели. Как жаль, что не красотка, подумал Мурин некстати: момент для поцелуя, — и тут же покраснел.

— Что? Что? — заметила его волнение мадемуазель Прошина, но по привычке своей была далека от мысли истолковать румянец романтически, на свой счет. — Вы отыскали что-то важное в бумагах брата, да?

— Нет. И в этом вся заминка.

— Я не понимаю… Как вас понимать?

— Я нашел изрядное количество мелких векселей, старых, от самых разных лиц.

— Ну да. Что здесь ненатурального. Он же играл чуть не каждый вечер. Кто не может расплатиться на месте, тот дает вексель. Когда Митя проигрывал, то вексель давал он. — Она пожала плечами, серое платье натянулось на горбу.

Мурину это показалось пронзительным.

— Ваш брат играл накануне… гм… накануне. Так?

— Должно быть. Все ведь произошло в игорном доме…

Оба тщательно избегали слов «убийство», «преступление».

— Что же еще он там делал. Играл, — она умолкла.

Мурин тоже молчал, задумавшись. Мадемуазель Прошина заволновалась:

— Куда вы клоните? Ведь вы куда-то клоните, да? Это не он, да?

— Ваш брат накануне был в выигрыше?

— А это имеет значение?

— Возможно.