Бретонская колдунья. Лев пустыни

– Дорогая моя, Вы, наверное, клянете в душе мое несносное любопытство?! Я совсем запамятовала, что юность горит ненасытной страстью к танцам! А я Вас оторвала от веселья и затащила в какой-то темный угол! Прошу Вас, не обращайте на нас внимания, Вы уже с лихвой выполнили долг гостеприимства, идите танцуйте! Мне так стыдно, что из-за меня Вы пропустили столько танцев! Я покажу герцогу шпалеры и мы присоединимся к Вам, благо дорогу назад я уже запомнила.

Жанна соляным столбом застыла на месте, не зная, что ответить на такое откровенное выпроваживание, но решила умереть, а не допустить герцога к рассматриванию шпалер.

Взрывоопасную ситуацию разрядил сам герцог. Кинжал его очень заинтересовал и, рассматривая его, он прослушал слова баронессы.

– Так значит, Громобой – боевой конь? Я еще на охоте обратил внимание, что для изящной девушки он крупноват. Как он себя чувствует? – спросил герцог, возвращая кинжал на место.

Как за соломинку схватилась Жанна за эти слова, и, подхватив герцога под локоть, со слезами в голосе пролепетала:

– Ах, герцог! Мой мальчишка-конюх, утверждает, что с ним все в порядке, но мне кажется, что он болен! Он иногда места себе не находит, мечется в стойле! Посмотрите на него, пожалуйста, может, Вы поймете, в чем дело? Извините, дорогая баронесса, через несколько минут я верну Вам Вашего кавалера! Пойдемте, герцог, пойдемте!

* * *

Неожиданно оставшиеся в одиночестве баронесса и маркиз посмотрели на друг друга и поняли, что найдут общий язык.

«Подразмяться можно и на костях баронессы, чтобы время зря не пропадало!» – думал маркиз.

«Маркиз немного собьет мой любовный пыл, чтобы герцог, бедняжка, не надорвался часом!» – рассуждала баронесса.

* * *

Герцог с Жанной спустились во двор.

По периметру он был освещен глиняными плошками с жиром. Так, что прямоугольник брусчатки, ограниченный отелем, стеной ограды и хозяйственными постройками, оказался окаймленным тонкой цепочкой огоньков. Этот прием Жанна подсмотрела на одном из последних маскарадов в замке герцога Бретонского и он ей очень понравился.

Сейчас ею владела лишь одна мысль: увести герцога подальше от любвеобильной баронессы.

Поэтому она решила провести его в конюшню через каретный сарай, а потом другим ходом вернуться в пиршественный зал, оставив баронессу сидеть в одиночестве у шпалер.

Стояло полнолуние.

Света и без цепочки огоньков хватало. Луна заглядывала прямо в раскрытые двери сарая, рисуя на полу большое светлое пятно.

Подобрав шлейф праздничного платья, Жанна первой шагнула в его сумрак. Задевая подолом клочья сена, она осторожно, боясь в темноте ненароком зацепиться и порвать нарядную ткань, пошла к входу в конюшню.

Как оказалось, именно сеновала и не хватало, чтобы в распаленном двойной дозой адского подогрева герцоге не взорвался вулкан плотских страстей.

Тело герцога (совсем без участия его головы) вспомнило, какое множество девушек Лотарингии, Бургундии, Артуа, Турени и других земель любил он в походах на стогах, копнах и зародах; в сенных сараях, конюшнях, и устланных сеном телегах.

В знакомой обстановке старый инстинкт воскрес, как феникс из пепла. И не успела Жанна даже ахнуть, как герцог безупречно освободил ее от такого неудобного, труднохранимого и скоропортящегося груза, как девственность…

* * *

Именно этот момент, которого она, в сущности, и добивалась, представлялся Жанне совсем по-другому.

Никаких конкретных картин в ее голове не возникало, но казалось, что все должно быть очень торжественно и возвышенно, под балдахином, на шелковой ароматной простыне, отделанной по краям серебряной вышивкой. И за стеной обязательно должны играть арфа, флейты и лютня.

Сейчас ей было нечисто и больно. Мерзкое сено набилось под платье и противно кололо. По ногам текло что-то омерзительно липкое… И вообще, все это было не то, и не так!

Поэтому неподдельные слезы хлынули рекой:

– Я думала… думала… герцог… А Вы!.. А говорили… А сами!.. Ой… ма-а-а-ма-а-а…

Герцог Барруа был истинным рыцарем до мозга костей и настоящим мужчиной.

Он не стал падать на колени и молить обесчещенную деву о прощении, целуя край ее платья и посыпая голову сенной трухой в качестве пепла. Герцог просто присел рядом с ревущей Жанной, обнял ее и грустно сказал:

– Душа моя, сделанного не воротишь… Я не лгал, когда говорил, что давно не любил женщин, поверьте… Но Ваша молодость и красота вернули мне силы и юношеский задор. Единственное, чем я могу хоть немного искупить теперь свою вину – это предложить Вам стать моей супругой. Я не молод ни телом, ни душой. Неизвестно, сколько лет жизни отпустил мне еще Господь. Но клянусь, что пока я дышу, более верного рыцаря Вы не найдете! Право выбора за Вами. Я понимаю, что мое предложение – лишь ничтожная, жалкая попытка загладить причиненный мною непоправимый урон Вашей чести и Вашей девственности… Решайте, Жанна. Я прошу Вашей руки!

– Я согласна-а-а… – шмыгая носом, сказала Жанна.

* * *

Даже после столь крупного события, знаменующего переворот в их дальнейшей судьбе, герцог не забыл про первопричину, приведшую его сюда. И, все-таки, дошел до конюшни.