Брежнев

А перед детьми высыпал на стол горсть карамели, которая также хранилась в бездонных карманах его пальто. Он с изумлением выяснил, что в доме из шести комнат (не считая ванной и кухни) живет одна семья. Покинув гостеприимных хозяев, бормотал себе под нос:

– Да, в двухэтажном доме – одна семья из четырех человек, семья электрика.

Советник нашего посольства в Лондоне Дмитрий Сафонов разделял его удивление, сам он ютился в Москве с семьей в одной комнате коммунальной квартиры…

Видя интерес Суслова к британской жизни, Сафонов решил показать высокому московскому гостю традиционный паб. Спросил Михаила Андреевича, давно ли он заходил в пивную. Суслов сказал, что в последний раз это было в Москве после войны – приятель повел его посмотреть, как советский народ отмечает победу. Суслов сказал, что в пивной ему не понравилось: шумно и грязно. Борис Пономарев отчитал советника посольства:

– Что за глупая идея пришла вам в голову – приглашать члена полибюро в пивную!

Но Суслов неожиданно согласился. И не прогадал: постоянные посетители, узнав, что пришли русские, потянулись к гостям с пивными кружками, и началась вполне доброжелательная беседа. В гостинице Суслов довольно сказал Пономареву:

– А что, Борис Николаевич, получилось очень хорошо. Жаль, что не все, что говорилось, можно использовать в наших документах и отчетах. Все же дело происходило в пивной…

Вернувшись в Москву, Михаил Андреевич словно забывал увиденное и убежденно говорил о невыносимо тяжком положении рабочего класса на Западе.

Люди знающие утверждали, что Брежнев презирал все свое окружение. Пожалуй, Суслов был единственным человеком, которого он уважал и с которым считался.

В конце июня 1965 года в Москву приехала делегация компартии Индонезии, которая полностью разделяла позиции китайской компартии. С советской стороны переговоры вели Брежнев, Суслов и Пономарев. Брежнев, по словам заместителя заведующего международным отделом ЦК Карена Брутенца, предложил забыть о прошлом, примирительно сказал индонезийцам:

– Я новый человек. Вы знаете, что я никогда ни с кем из вас не ругался.

Он в основном и говорил. Суслов его поддерживал и подправлял. Брежнев был благодарен Михаилу Андреевичу, но выразил это весьма коряво:

– Я доволен тем, что товарищ Суслов взял слово и помог мне и всей нашей делегации раскрыть глубокий смысл и содержание того, чем мы заняты, и строительство коммунистического общества, а также вопросы национально-освободительного движения, взгляды о путях развития в некоторых странах…

Николай Егорычев рассказывал мне, что, когда он приходил к Кириленко, тот начинал травить какие-то байки про охоту или еще про что-то. Всегда веселый, довольный. На столе у него орехи – очень их любил. Только через полчаса вспомнит:

– Ну, что у тебя? С чем пришел?

Выслушав, с каким делом к нему пришли, Кириленко недовольно говорил:

– Иди ты на х…! Что ты ко мне с глупостями пристаешь? Сходи сам к генеральному, он тебе все сделает.

В отличие от Кириленко, Суслов говорил коротко и только по делу. Никаких шуток, анекдотов, посторонних разговоров. Его не надо было долго убеждать, доказывать ему свою правоту. Достаточно было кратко изложить вопрос, и он сразу же высказывал свое мнение. Профессиональные аппаратчики даже восхищались четкостью и деловитостью Михаила Андреевича.

На секретариате он не позволял говорить больше пяти-семи минут. Если выступавший не укладывался, Суслов ледяным тоном говорил «спасибо», и тот замолкал.

Таким же аккуратистом он был во всем. Когда гулял на даче, подбирал сучки и складывал. Разгневался и велел выгнать коменданта дачи, когда рабочие, красившие забор, испачкали краской кусты хмеля и черемухи. На следующий день упущение исправили, посадили новую черемуху. Суслов смилостивился и коменданта оставил, но начальнику охраны сказал: «Вы знаете, Ленин своего коменданта уволил за такое отношение к природе…»

– Летом на отдыхе купался ровно десять минут, – рассказывал бывший начальник его охраны Борис Александрович Мартьянов. – Далеко от берега не отплывал. Ему нравилось, если плаваешь рядом потихонечку, без шума и брызг. Когда он гулял, то любил, чтобы между ним и охраной была дистанция. Правда, если скользко, то чуть ли не под локоть его ведешь… Раздражался, когда во время поездок впереди шла милицейская машина со спецсигналами. Он не выносил резких звуков. Однажды в Ленинграде не выдержал и приказал: «Остановите машину, я пойду пешком – не могу ехать с такой кавалькадой!»… Была у него вечная папаха «пирожком». Носил тяжелое пальто с каракулевым воротником. Никакие микропорки в обуви не признавал – носил полуботинки только на кожаной подошве, ему на заказ шили в специальной мастерской – приезжал сапожник, снимал размер.

Суслов никогда ни на кого не кричал, был очень хладнокровен. И, как ни странно, в пределах своих полномочий держался очень самостоятельно.