Брежневская партия. Советская держава в 1964-1985 годах

Кроме того, целый ряд авторов, в частности Е. Т. Гайдар и Ю. В. Латов[313], уверяют, что «свертывание косыгинских реформ можно рассматривать… как яркий пример «ресурсного проклятия» страны», которое в конечном итоге «стало не стимулом, а тормозом развития» советской экономики. Явный «рост настороженности брежневского режима к прорыночным инновациям почти совпал с «нефтяным шоком» 1973 года», когда «резкий рост мировых цен на нефть и газ в сочетании с началом активной разработки новых месторождений Западной Сибири (прежде всего Самотлора, где «большую нефть» стали добывать с 1968 года) позволил советскому руководству получать от экспорта энергоресурсов очень высокие доходы» и «за счет этой природной ренты решать многие продовольственные проблемы», в том числе путем импорта зерна.

Традиционная точка зрения, давно представленная во всей научной, научно-популярной и публицистической литературе, состоит в том, что реализация косыгинской реформы «явно улучшила положение в советской экономике», так как за весь послевоенный период именно VIII-я пятилетка, хронологически совпавшая с проведением этой реформы, оказалась самой результативной, о чем зримо говорят такие цифры официальной статистики: за эти годы валовой общественный продукт увеличился на 43 %, произведенный национальный доход — на 46 %, продукция промышленного производства — на 50 %, сельского хозяйства — на 23 %, производительность труда — на 39 %, а реальные доходы на душу населения — на 33 %. В результате процесс снижения темпов роста советской экономики, наблюдавшийся весь период хрущевского правления, был де-факто не только остановлен, но и преодолен. Более того, по мнению целого ряда авторов (А. П. Милюков, Э. Ф. Гизатуллина[314]), «на протяжении всех пяти лет» этой «золотой» пятилетки в СССР «фиксировались рекордные темпы экономического роста, такие же, как в Японии тех лет». Однако в последний период столь радужные оценки косыгинской реформы уже ушли в прошлое, и в настоящий момент существует огромное количество совершенно полярных точек зрения, на которых мы вкратце и остановимся.

Если говорить о западной советологии, прежде всего американской, то, как верно подметила профессор Е. В. Лаптева[315], она изначально была слишком ангажирована, поскольку многие ее представители, даже из университетской среды, работали по правительственным грантам и довольно часто выполняли аналитические обзоры по заказам своих разведслужб, а посему вольно или невольно им приходилось подстраиваться под пожелания своих заказчиков, что делало неизбежным негативные или как минимум критические оценки всей советской экономики. Кроме того, их оценки советской экономической модели, во-первых, базировались в основном только на открытых источниках, а во-вторых, велись с позиций компаративистики, т. е. сравнительного анализа двух хозяйственных систем — так называемой «свободной экономики» буржуазного мира и «командной экономики» советской системы, что также не лучшим образом отразилось на качестве многих работ[316]. Если же говорить по существу, то наиболее крупные работы с оценкой (во многом отрицательной) косыгинской реформы принадлежали советским эмигрантам, которые так или иначе были вовлечены в ее разработку и реализацию[317]. Причем многие зарубежные исследователи (М. Эллман, А. Бергсон, Р. Кембелл, П. Грегори, Р. Стюарт[318]), насочинявшие в 1960-1980-х годах всевозможные теории «корпоративности», «приоритетного планирования» и «административного диктата», всячески пытались доказать, что вся советская экономика, представлявшая собой «одну большую корпорацию, связанную крепкими партийно-бюрократическими узами», была априори неэффективна и нереформируема, и в силу этой базовой причины косыгинская реформа изначально была обречена на провал.

Гораздо позднее, уже в постсоветский период, подобные оценки появились в отечественной и восточноевропейской историографии, в частности в работах Г. Х. Попова, Д. Е. Сорокина и Я. Корнаи[319]. По их мнению, «новые методы хозяйствования, предлагаемые косыгинской реформой, в принципе не могли сработать при сохранении основ советской экономической системы. Их последовательное воплощение в жизнь требовало затронуть ее базовую основу — отношения государственной собственности на средства производства, что, в свою очередь, неизбежно повело бы к изменению всей системы социально-политических отношений». Более того, как заявил Я. Корнаи, один из самых маститых венгерских экономистов, который еще в 1960-1980-х годах читал лекции в Стэнфорде, Принстоне и Гарварде, «социалистическая система сама воспроизводит неразрешимые внутренние противоречия и конфликты и ведет себя иррационально».