Бриг «Три лилии»

А Миккель уже стоял на коленях и дрожащими пальцами поднимал крышку:

— Как ты там, Туа-Туа? Пришлось закрыть, понимаешь?.. По башке не попало?

Из шерсти вынырнул рыжий вихор.

— Нет, все в порядке, Миккель, — сообщила Туа-Туа отдуваясь. — А вдруг бы он!.. — Она до боли стиснула руку Миккеля. — Как думаешь — не вернется? Не догадался?..

Они прильнули к окошку. Богатей Синтор взгромоздился на Черную Розу. Боббе с лаем прыгал вокруг них.

— К тому времени пароход уйдет, — ответил Миккель. — Еда есть?

Туа-Туа пристыженно покачала головой.

— Я все ночью съела, когда…

— Ничего. Я добуду немного. Расскажешь, когда вернусь.

Уже в дверях он вспомнил про ленту, обернулся, достал ее из-за пазухи и поднес к свету.

— Если ты повесишь ее на клотик[9], я залезу и достану даже с самой высокой мачты, — сказал он глухо.

Туа-Туа улыбнулась сквозь слезы. И он почувствовал, что заячья лапа становится все меньше и меньше — ну совсем, как обычная нога.

Глава восемнадцатая Жареная сельдь в кожаном мешочке

Бабушка то и дело выбегала в прихожую.

— И что тебе опять понадобилось на чердаке, Миккель?..

Миккель с оттопыривающимися карманами оборачивался на лестничной площадке.

— Салазки делаю, — улыбался он.

— Среди лета-то? Ты кому голову морочишь, бездельник?

Но Миккель уже исчез, а бабушкины ноги не могли поспеть за ним.

А как он ел!

— С каких это пор ты так полюбил жареную селедку да картофель в мундире, Миккель Миккельсон?

— Сегодня с утра, с восьми часов, — отвечал он, торопливо жуя.

Но Миккель больше жевал впустую. Сельдь и все остальное попадало в кожаный мешочек, привязанный к ножке стола. Потом мешочек оказывался под рубахой.

И Миккель исчезал на чердаке.

Туа-Туа сидела под парусом и стучала зубами.

— Всякий раз, как заскрипит лестница, мне кажется Синтор идет, — жаловалась она.

— Брось, пароход ушел, а в ночь на субботу и мы в путь отправимся, — утешал ее Миккель и выкладывал сельдь на заднюю корку своего дневника.

Того самого дневника, в который он записывал все происшествия, с тех пор как совсем еще маленьким мальчиком сидел на Бранте Клеве и ждал отца. Теперь осталась только одна незаполненная страница, да и то на ней было написано вверху: Разработка планов и накопление запасов для побега из Лъюнги. 1897 год.

Туа-Туа уплетала селедку.

— Что-то мои бородавки опять чешутся, Миккель. Плохая примета.

— Суеверие! — фыркнул Миккель. — Я тебе шкурку от сала принесу, все сведешь.

Небо заволокло тучами, на чердаке стало темно.

— Ты… ты бы мне свечу принес, — робко попросила Туа-Туа. — А то как же вечером? У меня был огарок, да я выронила на Бранте Клеве, когда встретила…

— Чтобы Мандюс свет увидел и они забрали тебя, так, что ли? — перебил Миккель.

— А иначе я опять всю ночь спать не буду! — всхлипнула ТуаТуа. — Как закрою глаза — его вижу, открою — опять он перед глазами.

— Кого видишь?

Туа-Туа собралась с духом и рассказала о человеке на пустоши. Миккель слушал с горящими глазами.

— Овца? — прошептал он. — Вор, овцекрад, так я и думал! — Он даже вспотел от волнения. — Вот бы мы его схватили и отвели к Синтору: «Получай, Синтор, своего овцекрада! Может, оставишь теперь в покое чужих собак?» Кто ходит в мятой шляпе с перьями, Туа-Туа?

— Енсе-Цыган. кто же еще?

— Верно — Эбберов конюх. А значит, и Белая Чайка недалеко. Вот бы одним разом двух зайцев! И все бы наладилось! Он взял Туа-Туа за руку. — Осталась бы ты… у нас? Навсегда? То есть мне все равно в море уходить, но когда не к кому возвращаться, то и домой не тянет, вот.

Миккель почувствовал, что лицо его горит, словно в огне. Он уставился на гвоздь в стене, как делают, когда хотят остановить икоту.

— Погоди-ка, Туа-Туа… — пробормотал он и шмыгнул вниз.

Вернулся Миккель с огарком.

— Поставь под парус, обойдется, — сказал он. — Мне идти надо. Бабушка все допытывается, и отец должен вот-вот вернуться.

Они посидели молча возле окошка, глядя, как сгущается сумрак у верфи.

— Через неделю будут спускать на воду, — заговорил Миккель. — Говорят, Скотт уже команду набрал. Пойдут в Санкт-Петербург, за осиной для спичек.

Вдруг он заметил слезы на глазах Туа-Туа.

— Да что это я все о своем! А твою беду забыл…

Он хотел сказать «бедняжка Туа-Туа» или что-нибудь еще того ласковее, но иногда язык точно прилипает к гортани.

— Все наладится, Туа-Туа, — произнес он хрипло.

В прихожей застучали сапоги — пришел Петрус Миккельсон.

— Спокойной ночи, Туа-Туа.

— Спокойной ночи, Миккель.

В дверях он обернулся.

— Будет время, я тоже научусь на органе играть, — сказал Миккель тихо. — «Ютландскую розу» и все такое прочее. Хочешь, Туа-Туа?

Глава девятнадцатая Огонь

У Туа-Туа не было часов, но она и без того видела, как наползает ночь.

На сколько хватит такого огарочка?

Сначала она прочла все псалмы, какие помнила. Потом все песни и припевки — все, что знала наизусть. Когда совсем стемнело, оставался только «Отче наш». Она медленно прочла его семь раз кряду, потом зажгла свечу, стараясь не думать о Синторе и о «шляпе».