Бриг «Ужас»

— Я заразил судно пласмодием и велел поставить паруса так, что судно уйдет обратно на восток. Когда оно выкинется где-нибудь на мель, или его перехватит случайный пароход, забавное зрелище найдут там люди. Бурая гниющая масса из трупов людей и рыбы, из тлеющего и мокнущего дерева будет заключена в разрушающемся корпусе парусника. Пойдут догадки и предположения, создадутся теории о новой болезни или другие бредни в этом же роде… Ха-ха-ха!

Силин долго и злобно смеялся, а потом сказал:

— Профессор! Через несколько часов бриг будет в виду Иоланги. Предупредите ваших спутников, что вместе с вами они будут доставлены на Колгуев. А затем прощайте, мы больше не увидимся. Я же уверен, что Ларс Сванборг — честный человек и исполнить мою просьбу!

Под вечер, чуть только вдали показались верхушки гор над Иолангой и далекий огонь маяка, бриг спустил паруса и лег в дрейф. Восьмивесельный бог с тремя пассажирами и пятью глухонемыми матросами с брига быстро шел к видневшемуся на севере берегу.

На мостике и на всей палубе брига было пустынно, и только на корме развевался белый флаг, окаймленный широкой черной лентой.

Сванборгу показалось, что какой-то бесконечно-грустный, без тени надежды привет был в прощальных колебаниях этого печального флага. Он поделился своими впечатлениями с Тумановым.

Старый академик опустил голову на грудь и тихо шепнул:

— Великое несчастие… Гениальный безумец поднял руку на человечество!

Отчаяние и тревога Туманова сообщились и Сванборгу. Он молчал и с благоговейным страхом и жгучей тоской смотрел на скрывающиеся за отраженными поверхностью моря лучами заката очертания брига «Ужас».

VIII. Последний бой

Через несколько дней гребной баркас смотрителя маяка с шестью рыбаками на веслах плыл от Иоланги к большому пароходу, стоявшему в трех верстах от берега.

В баркасе находились Туманов с Сванборгом и профессор Самойлов. Все молчали и с тяжелым чувством смотрели на молодую женщину с увядшим лицом и неподвижным, мертвым взглядом печальных и испуганных глаз.

По временам женщина тревожно озиралась и, заметив вдали белый гребень волны, вздрагивала и хватала за руку Самойлова.

— Парус… там парус? Это он… — шептала она бледными губами.

Стоявший на руле старый боцман с погибшего «Грифа» старался успокоить ее.

— Не парус это, барыня! — объяснял он. — Волна там барашком идет. Ночью ведь шквал пролетел знатный. Поди, на море много нынче беды понаделал.

В это время они подходили к далеко выдвинувшемуся в море скалистому мысу.

— Там пучина начнется, — сказал один из рыбаков: — а только вы в море дальше рулите, не то запрокинет нас здесь… Вишь, какие буруны бьются!

Действительно, у самого мыса вскидывались и лизали изъеденную водой скалу пенистые, бешено ревущие волны.

Боцман направил баркас в море, прямо на юг от мыса.

Когда они сравнялись со скалой, и пароход был уже близко, женщина, схватившись обеими руками за голову, поднялась во весь рост и с криком упала на дно баркаса.

— Что с тобою?!.. — бросился к дочери Туманов. Но слова замерли на губах старика.

Из-за мыса, распустив два больших паруса, прямо на них неслась яхта. На белом полотне парусов чернелись слова: «Бриг "Ужас"» и широкая траурная кайма.

— Гребите! Гребите! — крикнул Самойлов рыбакам и вынул из кармана револьвер.

— Наддай! — повторил его приказание боцман, и рыбаки, мерно сгибаясь и разгибаясь, начали быстрее вскидывать весла.

Баркас рванулся вперед.

Парусная яхта, маневрируя по ветру, старалась пересечь путь убегающим, но до парохода было уже недалеко.

Всем стало ясно, что баркас спасен, и что яхте не настигнуть их.

Внезапно налетел ветер. Его порывы сделались сильнее и чаще. Пользуясь этим, на яхте подняли новые паруса. Их было так много, что скрылись мачты и снасти. Казалось, что какое-то неведомое морское существо, белое от пены волн, встало и несется над водою.

Яхта не плыла — она летела. Свежий ветер, встретив сопротивление парусов, подхватил судно и понес его. Все чаще и чаще видны были острый киль яхты и далеко выдвинутый руль.

Судно уходило в сторону от баркаса, и только тогда, когда до парохода оставалось не более полуверсты, оно непостижимым маневром сразу перекинулось на другой курс и стало рядом с беглецами.

— Не тревожьтесь! — раздался угрюмый голос Силина, и он вышел на нос яхты. — Я не причиню вам никакого вреда. Я только хочу взглянуть на Нину в последний раз и передать, что я вызываю на бой того, кто оклеветал меня… Самойлова. Я буду ждать.

Новым маневром Силин отбросил свою яхту от баркаса на несколько саженей и, остановившись, убрал паруса и отдался волнам, которые бросали судно, как легкую, беспомощную щепку.

На баркасе воцарилось глухое молчание. Даже рыбаки перестали грести и тревожно поглядывали на господ.

Самойлов был бледен. Он провел рукой по высокому лбу, и глаза его загорелись. Он опустился на колени на дно баркаса и нагнулся над Тумановой.

Она лежала, бледная и безжизненная, в глубоком обмороке, и на ресницах ее блестели слезы.

Тоска и ужас были на ее лице, измученном и исстрадавшемся.

Самойлов молча взял ее руку и прижал к губам.