Бригантина, 69–70

Через двое суток мы снова встретились в каюте капитана парохода «Киров» Бориса Касьяновича Махини, который потчевал нас своей знаменитой «тройной» ухой. Готовилась она так. Сначала варились ерши и прочая мелюзга, потом бульон процеживался (ерши выбрасывались) и в него забрасывалась другая рыба, а затем наступал черед щуки. Борис Касьянович не доверял судовому коку и священнодействовал у плиты сам. Ну, а рыба, как известно, плавать любит.

Был с нами и капитан-наставник Павел Парамонович Адамчиков, об отце которого до сих пор ходят легенды.

С Павлом Парамоновичем я провел на капитанском мостике много ночей. «Неизъяснимо хорошо плыть по Волге осенней ночью», — признавался Горький. — Свидетельствую, что и по Днепру не хуже. Особливо когда твое дело — сторона, и ты занят исключительно тем, что слушаешь, как лопочет вода под железным днищем. Но каково капитану? Он запахивает тулуп, курит, отвечает на твои вопросы, а сам ни на минуту не перестает следить за рекой, за матросом, стоящим на носу с шестом-наметкой, за караваном, который тащится за буксиром… Стальной трос, сплетенный из множества тончайших нитей, пропадает за кормой в кромешной тьме, и кажется, будто выводок тысячетонных барж, груженных бокситами и углем (так и хочется сказать, что они выступают, точно павы), не имеет к буксиру никакого касательства, а идет как бы сам по себе… Но не забрел бы он ненароком туда, куда Макар телят не гонял! Ведь впереди Триполье, Стайковские перекаты, а за ними — Канев…

Машет облака сивая
старая грива
над водой,
над горой,
над прибрежным песком,
и ведут комсомольцев
к Днепру до обрыва,
и идут комсомольцы
к обрыву гуськом.
Подошли, умирая, —
слюнявой дырой
дышит черная, злая
вода под горой.

Эти строки принадлежат Борису Корнилову, автору поэмы «Триполье».

Когда началась Великая Отечественная, Зиновий Толкачов снова — не привыкать было! — надел военную шинель. Он был одним из тех, кто открыл ворота узникам Освенцима. На бумаге со штампом лагерной администрации (другой под руками не оказалось) Толкачов сделал серию рисунков, от которых холодеет сердце.

Альбомы с рисунками 3. Толкачова изданы в Польше. Они широко известны за рубежом. К сожалению, известны даже больше, чем в нашей стране.

Будучи в Киеве, известный итальянский писатель и художник Карло Леви довольно прохладно отозвался о картинах, которые видел на выставке. Тогда ему показали работы 3. Толкачова. И Карло Леви заявил, что берет свои слова обратно. Он попросту не подозревал, что у нас есть такие мастера.

Точно так же спустя несколько лет удивился Ренато Гуттузо, когда увидел работы украинских художников Ады Рыбачук и Владимира Мельниченко.

Не знаю, быть может потому, что в начале войны я сам был понтонером и несколько суток не сходил с моста через Днестр — единственного моста на сотни километров, над которым все время висели пикировщики (мост охранялся только спаренными пулеметами), — но из всех стихов о войне мне дороже всего эти. Разве можно забыть: «Как плоты, пошли понтоны. Громыхнул один, другой басовым железным тоном, точно крыша под ногой»?..

Это из «книги про бойца», которой восхищался Бунин.

Одна из последних, если не самая последняя, корреспонденция Аркадия Гайдара с фронта тоже была о переправе и называлась «Мост». Военного корреспондента «Комсомольской правды» Аркадия Гайдара в те жаркие августовские дни часто видели на канонерках Днепровской военной флотилии. Впрочем, канонерками их можно было назвать лишь условно. Это были наспех переоборудованные и скудно вооруженные буксирные пароходы, которые тем не менее сыграли далеко не последнюю роль в боях за Днепр.

Как не вспомнить о том, что пятнадцатилетний Аркадий Голиков окончил именно Киевские командные курсы (так началась его военная биография) и что здесь же, под Киевом, спустя двадцать два года оборвалась жизнь военного корреспондента Аркадия Гайдара.

Ему было тридцать семь лет.

Роковая цифра. Столько же было Пушкину и Маяковскому, чьи жизни тоже оборвала пуля. На это «странное совпадение» обратил внимание еще Михаил Зощенко в одной из своих книг.

Разница лишь в том, что Аркадий Гайдар погиб не как «писатель», а как рядовой пулеметчик. Но ведь настоящие писатели всегда солдаты. По сути, это одно и то же.

Аркадий Петрович часто печатался в пионерской газете, которую я редактировал до войны. В последний раз я увидел его в уже осажденном Киеве в гостинице «Континенталь», в которой жили тогда почти все военные корреспонденты — Борис Лапин, Захар Хацревин и другие, чьи имена высечены теперь золотыми буквами на мраморной доске в Доме литераторов.