Брик-лейн

Карим взял пригоршню пуговиц для лифчиков из картонной коробки. Положил их в передний карман. Собрал оставшиеся пуговицы, отправил туда же. Назнин почувствовала струю тока от сосков до пальцев на ногах. Не шелохнулась.

— Знаешь о наших братьях в Египте?

Карим взял на столике журнал и поискал нужную страницу.

Назнин старалась не думать о пуговицах. Но ни о чем другом она думать не могла. Почему он их взял? Почему положил в карман? Вся ее кожа натянулась на тысячи тончайших шелковых нитей, за каждую тянули, и каждая, натягиваясь, впрыскивала боль.

Карим рассказал о Египте, о притеснении, о тюремных заключениях, о трусящем перед американцами правительстве, и оба притворялись, что он не прочел это все только что в журнале. Назнин подумала о Шану с его книжками. Так много прочитал, а толку никакого.

— Как все грустно, — сказала она.

— Туми ашол котха койсо. Да. Господи. Как ты права.

С ним рядом она чувствовала, что сказала что-то весомое, провозгласила что-то новое.

Шану с его книгами. Сколько всего знает, а вид у него бестолковый.

Карим вытащил пуговицы и положил их обратно в коробку. Зазвонил телефон, он открыл его, посмотрел на номер и отключил звонок. Значит, звонил отец. Теперь телефон у Карима поменьше, потоньше, и Карим теперь не может отвечать на звонки отца. Золотая цепь на шее стала толще.

Назнин приступила к работе, но Карим все не мог успокоиться. Прошелся вокруг стола — хоть и не так свободно, как по сцене: слишком много преград на пути. Посмотрел в окно, но ничего интересного там не происходило. Внимание привлек сервант. Карим наклонился, открыл его. Вытащил глиняного льва и тигра, потом фарфоровую статуэтку девочки в танце. Потерял к ним интерес, поставил их обратно, забыв закрыть сервант. Секретер набит книгами. Карим взял пару книг и повертел в руке, словно, взвесив книгу, можно о ней что-то сказать. Пошел в дальний угол комнаты и стал возле тележки. Она завалена файлами. Там же и клавиатура от компьютера, которую Назнин убрала, чтобы освободить место на столе. Карим подтолкнул тележку ближе к стене. Вернулся к дивану, сбросил кроссовки и лег.

Пальцы ее дрожали, и работать она не могла. Карим потер шею. Закрыл глаза. Покачал вверх-вниз правой ногой. Если Шану ерзал, значит, он нервничал. Если Кариму не сидится на месте, значит, в нем бурлит энергия. На несколько секунд Назнин беспомощно растворилась в желании. Рот у нее приоткрылся, взгляд рассеялся.

— Когда я был маленьким ребенком…

Карим сел и положил ноги на кофейный столик. Он словно заявлял свои права в этой комнате и отмечал своим присутствием каждый предмет.

— Если ты хотел стать крутым, нужна была особенность, надо было быть немного светлее, немного темнее, отличаться. Даже когда все только началось, всякие бангра и тому подобное, на волне оказались пенджабы и пакистанцы. А не мы, понимаешь? Если ты хотел стать крутым, надо было перестать быть самим собой. Бенгальцем. Понимаешь?

— Да, — ответила Назнин. Но не поняла, о чем он. Ей хотелось быть востребованной.

— И смотреть мне было не на кого.

— Только на отца.

— Именно.

Он посмотрел ей прямо в глаза, и она не отвела взгляд. Как обидно, что глаза у нее так близко посажены.

— Именно, — повторил он, — сейчас все по-другому. Для молодых. А нам надо было стоять на своем.

В ванной, под сип холодной воды из страдающего недержанием крана, Назнин рассматривала волосы на ногах. Волосы тонкие, редкие, но все равно заметные. Она провела рукой по голени. На потолке сырость нарисовала маленький цветочек. Назнин представила, что штукатурка вдруг осыпается в ванную и покрывает ее белой пылью с головы до ног. Услышала шаги и спуск унитаза. Женщина наверху за ночь три-четыре раза встает в уборную. В этом уже нет ничего необычного.

Назнин вспомнила о списке покупок (надо дописать оловянную фольгу, горчичное масло и семена фенхеля). Что, если самой оштукатурить потолок в прихожей, насколько это трудно? Вспомнила о списке дел, которые у себя на стену крепит Шахана, и как быстро она ставит галочки. Назнин заглядывала в ее тетради:

«Здесь ты еще не закончила».

Или:

«А здесь ты все написала?»

Шахана показывала ей красные отметки — учитель поставил. На столе у нее красная ручка. Биби начала грызть ногти. Назнин проговорила про себя письмо Хасине. Сосчитала деньги в тайничках. И когда уже больше не могла сдерживаться, начала думать о Кариме. Вспомнила о его плечах, порадовалась, что они не костлявые. Подумала о маленькой плоской родинке на правой щеке, вспомнила, как поразилась тому, что заметила ее только на этой неделе. Подумала о его уверенности, о том, как он идет напролом там, где другие разворачиваются и спотыкаются. Но самое главное, подумала она, то же самое ищут и Хасина, и Шану, но не находят. А он просто взял и нашел. Свое место в этом мире.

Назнин сидела в ванне, пока вода совсем не остыла, потом взяла бритву Шану, намылила ноги и начала бриться.