Брик-лейн

Назнин оставила брошюрки на столе, чтобы их увидел муж. «Не один ты такой образованный». Но, услышав, что он пришел, спрятала. Следующие несколько дней были наполнены сладкой и грустной тайной. Каждую строчку она ласкала взглядом, чувствуя, что в этих словах растворен Карим.

Непонятно было одно: в чем состоит мученичество за веру.

— Но ведь Аллах это не разрешает.

— Это не самоубийство.Это война.

Она узнала о Палестине: «Они выходят на марш протеста, если убит ребенок. Возвращаясь домой, несут тело следующего».

Все это причиняло боль. Назнин стало понятно, как в сравнении с этим мелки ее прогулки по канату от дочерей к отцу и обратно, ворох куда-то летящих мыслей и волнения за сестру. Теперь понятно, откуда внизу живота ноющая тяжесть вожделения: на самом деле это скорбь, и по ночам она теперь читала об оккупантах и сиротах, об интифаде и группировке ХАМАС.

Карим еще несколько раз молился у нее дома. Он брал коврик, касаясь ее кончиками пальцев, и Назнин чувствовала хрустящий запах его рубашки.

Запах лайма.

Глава двенадцатая

Доктору Азаду не повезло — шевелюра у него оставалась как у молодого. Сияющие и густые его волосы неизменно вызывали улыбку, а вот лицо годы не обошли стороной. Скорее наоборот, основательно на нем потоптались. Щеки свисают, как старушечьи груди. Нос, аккуратно вздернутый когда-то, сейчас словно обкрошился на кончике. Надутая кожа вокруг глаз вот-вот лопнет.

Сидел он ровно, будто все тело в переломах, и на каждом переломе по шине, и выпивал он так же по два стакана воды.

— В следующий раз, — сказал Шану, — обязательно приводите с собой жену.

— Конечно, — сказал доктор.

— Как она? Надеюсь, с ней все хорошо? Такая хозяйка, умница — замечательно и быстро готовит. Обязательно приводите ее к нам на обед. Все твержу своей жене, что мы должны отплатить госпоже Азад за ее гостеприимство.

«За все эти годы ни одного ответного приглашения. Приглашаем всегда только мы», — вспомнила Назнин.

Шану сгорбился над тарелкой, чтобы еда быстрее попадала в рот. В бровях у него застрял кусочек дала. Доктор Азад почти не наклоняется. Локти прижаты к грудной клетке.

— Как мило с вашей стороны, что не забываете, — сказал доктор, — обычно спустя десять лет люди уже ничего не помнят.

— И дочь пусть приходит. Как у нее дела?

Доктор Азад объявил, что дочь здорова. Он решил воспользоваться тем, что рот у Шану забит, и повел наступление со своим набором вопросов, чтобы не отставать в счете. Набор был стандартным.

— Хотел у вас поинтересоваться, какое количество подписей вам удалось собрать на сегодняшний день? Скоро ли передвижная библиотека озарит нашу округу?

Шану положил руки на стол. Кончики пальцев прижимались один за другим к столу, сначала все на левой руке, потом два кончика на правой.

— На этой неделе семь всего лишь.

Шану выжал себе немного лимонного сока, и, видимо, после подсчета ему взгрустнулось.

Жена и дочь доктора оставались неизменно здоровыми. Рассказывать не о чем, кроме того, что жена по-прежнему не ходит ни к дочери (которая вышла замуж и обзавелась детьми), ни к остальным родственникам. Петиция Шану продолжала потихоньку наполняться подписями, хоть из ящика ее так ни разу и не достали. Назнин давно уже не удивляется тому, что каждый упорно плетет свою сказку вот уже много лет. Заботит ее одно: возможное разоблачение. Сказочные стены, хоть и подгнили, все же лучше, чем ничего.

Вошли девочки сказать спокойной ночи. Шану протянул руку:

— Идите, идите сюда. Я вас покормлю из своей тарелки.

Шахану передернуло, она втянула щеки. Шану покосился на доктора Азада. Улыбнулся и снова поманил их рукой:

— Ну же, идите, не стесняйтесь.

Подошла Биби, Шану посадил ее на колено:

— Креветки с кабачками. Объеденье.

Покормил Биби из своей тарелки и осторожно похлопал по спине, как будто это неизвестная псина на улице, которая может и цапнуть.

Биби слезла и стала рядом с Шаханой.

— Какие хорошие девочки, — сказал Шану.

Оглядел комнату в поисках доказательства. Нашел:

— Шахана, как зовут нашего национального поэта?

Шахана вдавила пальчики ног в ковер. Улыбка сошла с лица Шану, хотя уголки губ оставались приподняты.

— Тагор, — ответила Шахана.

— Нет, не твой любимый поэт, Шахана. Национальный. Ну же.

Шахана слегка качнулась. Никакого выражения на лице, словно она впала в транс.

Назнин прикусила язык. Наблюдала за Шану. Лицо у него начало подергиваться.

— Кази Назрул Ислам, — выдала Биби. И выпучила глаза от напряжения, словно к подбородку ей прицепили что-то очень тяжелое.

— Шахана, может, прочитаешь нашему гостю что-нибудь из твоего любимого поэта?

Назнин встала. Объявила, что уже слишком поздно. Что она поможет девочкам приготовиться ко сну.

— В другой раз, — сказал доктор Азад, — девочки устали от занятий.

— Да, да, — закивал Шану, — учатся, учатся, постоянно. Очень хорошие девочки. Идите и поцелуйте папу на ночь.