Бриллиант

Исключений не было. Шли интенсивные проверки. Наводились справки о каждом, кто имел несчастье работать в «Баллантайн». Требовалось предъявить все имевшиеся в наличии документы. Когда настала моя очередь предстать перед представителями закона, я уделила особое внимание прическе и макияжу. Поскольку во время допроса велись съемки видеокамерой, все, что было в тот день на мне — три нитки лучшего жемчуга, дневные аметистовые с жемчугом брошь и серьги, строгий темно-коричневый костюм от Рины Ланж, — предназначалось, чтобы польстить, смягчить облик и внушить доверие. Да, и еще густой слой блеска для губ.

Вооруженная таким образом до зубов и чувствуя себя почти неотразимой, я уверенно ступила в кабинет дознавателя Скотленд-Ярда… Впрочем, я слишком драматизирую. Никакого особенного допроса, из тех, какие мы видим по телевизору, когда людей размазывают по стенке, издеваются и доводят до слез, разумеется, не предстояло. Помещение оказалось обычным конференц-залом с видеокамерой на штативе, прикрепленном к торцу стола, магнитофоном и старшим инспектором Кертисом, надевшим ради сегодняшнего дня приличный синий костюм с чистой рубашкой и галстуком. Даже волосы были причесаны.

— Старший инспектор!

— Мисс Кесуик, — сухо кивнул он, словно мы в первый раз виделись. Вот только взгляд метнулся к моей шее. К тому месту, где толстый слой тонального крема скрывал едва различимые контуры бывшего засоса.

Он предложил мне стул, объяснил процедуру допроса, очевидно, достаточно простую и короткую. После нескольких вступительных вопросов инспектор перешел к сути дела:

— В молодости у вас было несколько приводов в полицейский участок города Талса, штат Оклахома, мисс Кесуик. И хотя вы не обязаны объяснять мне суть ваших проступков, может, все-таки согласитесь рассказать о том периоде времени немного подробнее?

Я знала, что когда-нибудь каким-то образом это обязательно выйдет на свет, и постаралась подготовиться.

— Это было так давно, — улыбнулась я, словно согретая воспоминаниями далекой молодости. Недаром же столько лет практиковалась перед зеркалом! — Я уже почти забыла… тогда многих забирали за злостное хулиганство.

— Вас арестовали за злостное хулиганство?

— Ведь это были шестидесятые: все американские студенты так или иначе бунтовали.

— И что вы натворили?

— Не знаю, бывали ли вы в Оклахоме, но, смею заверить, это отнюдь не рассадник диссидентства.

— Не имел удовольствия.

— Поверьте, вы не много потеряли, разве что любите коров и нефтяные вышки. От скуки мы буквально зверели. Обматывали туалетной бумагой деревья и учительские Машины, швырялись банками с краской в стены школы и устраивали шествия с лозунгами.

— И за это вас арестовали?

Похоже, он едва удерживался от смеха.

— Как и всех остальных.

— Против чего же вы протестовали? — допытывался Томас.

Я смущенно откашлялась.

— Да против чего угодно. Честно говоря, уже не помню точного содержания наших лозунгов. Знаю, что мы выступали не столько против войны: в Оклахоме не так уж много пацифистов. В основном мы ратовали за любовь, мир, свободный секс — ну, знаете, вещи, которые интересуют тинейджеров.

— Надо же, от вас я этого никак не ожидал, — рассмеялся он.

— Что поделать!

— Не помните, что было на вашем лозунге?

— «Повысить жалованье копам», — улыбнулась я.

Томас прикрыл рукой рот и долго сидел неподвижно. А когда снова взглянул на меня, его глаза весело искрились.

— Значит, повысить жалованье копам?

— Такова уж Оклахома. Закон и порядок — вот девиз нашего штата.

— Прошу прощения.

Он вышел и через несколько минут вернулся с горячим кофе и новой пачкой сигарет. На этот раз он был серьезен, и мы быстро покончили с процедурой.

— Я бы хотела просить вас об одолжении, инспектор.

Камера все еще работала.

— Никто не знает о моем «позорном» прошлом. Буду очень благодарна, если сохраните все в секрете.

— Даю вам слово, мисс Кесуик. Если, разумеется, не окажется, что вы каким-то образом замешаны в подготовке взрыва.

— Заверяю, что никоим.

Мы встали, и я взяла сумочку.

— Последний вопрос, мисс Кесуик, — небрежно бросил он. — Что вы знаете о Гиле Гарретте?

— Простите?

— Гиле Гарретте, президенте «Пантер».

— О, я знаю, кто он, — озадаченно пробормотала я, — но о нем мне ничего не известно. А в чем дело?

Томас покачал головой:

— Простое любопытство. Он кажется мне весьма неприглядным типом, и у него темное прошлое.

— Темное прошлое? О чем вы?

— Насколько нам стало известно, он носит фамилию Гарретт всего двадцать с чем-то лет, с тех пор, как в восьмидесятых стал работать на мистера Брейса. Тогда он словно материализовался из пустоты. Что было до того, мы не знаем. Но мы все равно докопаемся до правды. Возможно, за этим ничего не стоит.

И с этими словами Томас выключил камеру.

— Более непрофессионального допроса я еще никогда не вел, — вздохнул он, провожая меня сквозь лабиринт кабинетов. — Насколько я понимаю, об ужине речи быть не может.

— К сожалению. Я вроде как занята.