Бриллиант Кон-и-Гута. Бессмертные Карлики

— Ведь вот, например, Гальвани поднимали прямо на смех, называли «лягушачьим танцмейстером», когда он опубликовал свой бессмертный опыт над сокращением лапок лягушек под влиянием электрического раздражения. Франклина, после изобретения им громоотвода, Лондонское Королевское Общество называло «фантазером». Гюйгенс писал, что закон всемирного тяготения Ньютона — «чистейший абсурд», а последний называл волнообразную теорию света Гюйгенса — «весьма сомнительным достижением науки». Статья о законе сохранения энергии Мейера нигде последним не могла быть напечатана, ибо лучшие физические журналы не приняли ее, как «явно вздорную». Открытие Обермейсте- ром спирохет в крови тифозных было встречено медициной насмешками и глумлением! А этот случай с фонографом Эдисона! Вы, конечно, знаете его? Когда в 1878 году фонограф демонстрировали во Французской Академии Наук, академик Бульо пришел в величайшее негодование и обвинил представителя Эдисона в сознательном обмане почтенных академиков, заподозрив его в чревовещании! Русский ученый Тимирязев тоже признается, что он долго не верил в фонограф… Да, да, господин профессор! Вам, надеюсь, не приходилось иметь дела с такого рода скептицизмом? В вашей области археологии, насколько я знаю, ваш авторитет утвержден незыблемо!

Фон-Вегерт взял карандаш и написал:

Я с большим интересом слушаю вас. Но извините мою настойчивость: может быть, вы выскажетесь и по вопросу, который меня особенно интересует, т. е. о роли случая в деле открытий и изобретений?

Ли-Чан прочитал написанное фон-Вегертом и предупредительно произнес, пряча новый листок:

— О, господин профессор! Поверьте, я рад поболтать с вами на эту тему, но с гораздо большим интересом я выслушал бы вас самого, если бы это было возможно!

— Случай! Конечно, его значение еще недостаточно оценено. Вот смотрите, — и он указал на окно, — там, как вы знаете, висит в воздухе сетка Нортумберланд- ского моста, чуда инженерного искусства… Как далеко ему до его предка — сломанного бурей дерева, переброшенного стихией через ручей, послужившего перв" быт- ному человеку прототипом моста! Вероятно, обломок дерева, плывший по воде, навел также случайно на мысль о сооружении лодки. Или вот эта чудесная фарфоровая чашка! — И Ли-Чан указал рукой на стоявший около чайный прибор, — как раз в вашем труде «О некоторых особенностях глиняной посуды Сум-пан-ти- ня›, — моей родины, господин профессор, — я прочитал, как для варки! пищи наши китайские предки выдалбливали тыквы и для предохранения от огня обкладывали ее снаружи глиной и как обожженная глина, сделав ненужной тыкву, привела случайно к мысли о глиняной посуде!

Фон-Вегерт написал:

Ваша эрудиция изумляет меня. Никак не ожидал, что вы читали мое сочинение. Позвольте узнать вашу специальность?

Ли-Чан взглянул через руку фон-Вегерта в написанное им, и не успел тот положить карандаш, как прозвучал ответ, произнесенный тихо и торжественно:

— Я член Общества Зеленой Луны, господин профессор!

Этот ответ ничего не объяснял.

Лицо фон-Вегерта не высказала никаких признаков удивления; усталой рукой пригласил он Ля-Чана продолжать.

Тот по-прежнему аккуратно спрятал новую записку фон-Вегерта, закурил сигару и, откинувшись на кресле, положил нога на ногу.

— Наши китайские письмена, — начал он, — изобретены случайно ученым мандарином, гулявшим по берегу моря и наблюдавшим морских птиц, — следы их лапок дали ему мысль воспользоваться аналогичными начертаниями для зафиксирования последней на бумаге. Удар молнии в песок, сплавивший его в стекловидную массу, помог какому-то финикиянину изобрести стекло. Но вы что-то хотите сообщить мне?

Глаза фон-Вегерта улыбались.

Вновь написал он:

Когда говорят о каком-ни-будь человеке, что он «пороха навыдумает», то это выражение едва ли можно считать удачным, ибо Бертольд Шварц, заронивший по счастливому случаю искру в смесь серы, селитры и угля, никаким образом пороха не «выдумывал»! Эта мысль мелькнула у меня под впечатлением» ваших слов, но пожалуйста, продолжайте, м-р Ли-Чан!

И эту записку фон-Вегерта постигла участь прежних. По-видимому, Ли-Чан не хотел оставить ни одного следа от своей беседы с ученым.