Бриллиант Кон-и-Гута

— Он уехал, говорят, куда-то на Восток. Что касается профессора Шедит-Хуземи, то он исчез бесследно. Не было никаких улик против них, хотя теперь выясняется, что убийство Рау-Ру, жены Мэк-Кормика, и похищение его детей…

— Устроено «Обществом Зеленой Луны»?

— Достоверно известно, что «Общество Зеленой Луны» служило в руках Ораз-хана ширмой его эгоистическим стремлениям. Как видите, эти люди не останавливались даже перед преступлениями!

— Но как же открылась тайна существования детей?

— Старик-рокандец, как я вам сказал, открыл перед смертью тайну своему спасителю. При нем жила в Кон-и-Гуте девочка, которая не имела представления, кто ее отец. Тот, кого она принимала за отца, дал клятву, что не откроет секрета. Когда же старик, на попечении которого лежал Кон-и-Гут, увидел, что тайна пещеры раскрыта, и что он, оставшийся там в одиночестве и умирающий, уже в силу этого одного должен кому-нибудь передать последнее живое существо в Кон-и-Гуте, — полуребенка, полуженщину, — он во всем открылся Мэк-Кормику.

— А сын его?

— Им оказался Джонни Гарриман!

— Что вы говорите?! Джонни — сын Мэк-Кормика?

— Да. На его груди обнаружен был тот же знак. Когда Джонни узнал примету дочери охотника, он сам открыл, кто был его отцом. В младенческом возрасте он был передан по приказанию Ораз-хана на воспитание какому-то лондонскому мошеннику, из рук которого его вырвал фон Вегерт.

— Но почему Ораз-хан приказал убить свою сестру?

— Как рокандец, он мстил ей за то, что она вышла замуж за англичанина. Каждого из нас он считает своим врагом.

— Но детей он все-таки оставил в живых?

— Да, но скрыл их от отца.

— Жестокий, вероломный человек! — воскликнула Эрна.

— Я передам вам письмо ко мне фон Вегерта. Прочитайте его на досуге, но, кажется, я подробно рассказал вам обо всем, что вас может заинтересовать.

— Вы несказанно обрадовали меня, профессор! За это время я в первый раз почувствовала себя счастливой!

— Дитя мое, позвольте задать вам вопрос?

— Пожалуйста, профессор.

— Но он касается того, что вас, по-видимому, очень огорчает!

— Меня уже ничто не может больше огорчить…

— Когда, наконец, вы снимете вашу вуаль? Даже мне, человеку, который к вам так хорошо относится, вы не показываете своего лица!

— Я никогда не сниму вуали, профессор. Я никого не хочу огорчать своим видом.

Он взял ее за плечи.

— Но ведь я старик! Чего же вы стесняетесь? Я был бы вашим искренним другом, если бы вы этого захотели.

— О, профессор! Вы так добры… я так рада вашим словам…

— Следовательно?

— Я не могу!

— Прошу вас!

Она с минуту колебалась, потом сдернула вуаль.

Но то, что она прочла в смущенных глазах Бонзельса, заставило ее снова быстро ее накинуть.

И он!.. Даже он! Человек, который ничем не интересуется, кроме своей науки!..

Опустив голову, подавленная своим уродством, Эрна Энесли вышла из кабинета ученого, держа в руке толстый конверт, заключавший в себе объемистое послание фон Вегерта к его другу, профессору Бонзельсу.

И вот она снова сидит в том же сквере, где ее когда-то нашел Гарриман… На той же самой скамье…

Она не помнит, как и в тот раз, каким образом она здесь вновь очутилась. Что ее сюда привлекло? Но одно она твердо знает: в дом Голоо она не вернется. Взгляд Бонзельса доказал ей всю тщетность ее надежд: никогда ни один человек не посмотрит на нее иначе, чем с сожалением и ужасом…

Машинально она раскрыла письмо и стала его читать. Сначала строки сливались и она не понимала смысла слов, перечитывая по несколько раз одно и то же место. Но, наконец, механизм чтения отвлек ее от мысли о самой себе, и она перенеслась в них к тем, среди которых находился и тот, кто сказал ей, что любит ее и будет любить вечно.

Она тогда не поверила ему. Любовь с первого взгляда? Этого не бывает.

Нет, она не покажется на глаза этому простодушному влюбленному! Правда, он не похож на других людей… Он выражает все свои чувства как-то иначе, чем, все…

Но и ему нельзя верить! Вечной любви не существует. Она — простой самообман. Стоит ему взглянуть на него и пожалеть, хотя бы это сожаление промелькнула только во взгляде, как у Бонзельса, чтобы сердце ее разорвалось… Пожалеть! О, как ей горько! Так не лучше ли покончить с этой мукой раз навсегда?

Увлажненные глаза ее тем временем пробегали по листкам письма.

…Удалось проследить лишь один только ход из тех трех, о которых говорит Авиценна, — именно правый, в котором легендой обещано «всезнание».