Бриллиант мутной воды

– Свекровь доконала, – пожаловалась Катя, – прямо запилила до смерти, все ей не хорошо.

– Вот и у меня такая же будет, – вздохнула Беата, – еще в загс заявление не отнесли, а уже терпеть меня не может.

Около получаса девушки простояли возле подъезда, обсуждая милых родственниц, и расстались весьма довольные друг другом. Катя и думать забыла об этом разговоре, но пару дней назад ее вызвали повесткой в милицию, провели в комнату, где стояло пятеро женщин в каракулевых шубах, и попросили:

– Посмотрите внимательно, никого из присутствующих ранее не встречали?

Девушка прищурилась и воскликнула:

– Вот эта из нашего подъезда вылетела! Я ее сразу узнала, по родинке на щеке.

Потом молодой милиционер, провожавший Катю на выход, разболтал, что эта тетка убила накануне свадьбы невесту своего сына.

– Вот оно как, – причитала Катя, – теперь они нас уже ножами резать начали. Я прям боюсь в ванну пойти, моя запросто утопить может.

– Почему вы сказали, что Беата недавно появилась в доме? – удивился я.

– Так Евгения Львовна умерла, – невпопад ответила Катя.

– Кто? – совсем растерялся я.

– В ее квартире раньше баба Женя проживала, а примерно год назад ее похоронили. Ну затем Беата въехала, вроде ей по наследству площадь отошла.

– Где же она раньше жила?

– Понятия не имею.

Я лязгнул зубами и осведомился:

– Не знаете, случайно, Лена эта, что газетами торгует, где обитает?

– А здесь, – пояснила Катя, – в нашем подъезде, на пятом этаже, ее квартира самая последняя.

– И Евдокия Петровна тут?

– Эта старая жаба? Точно.

Я поблагодарил Катю и на негнущихся, словно поленья, ногах двинулся в подъезд.

Внутри обшарпанного помещения невыносимо воняло кошачьей мочой, но мне было все равно. Сняв перчатки, я взялся за батарею и почувствовал, как тепло проникает сквозь ладони. Внезапно на лестнице показалась старуха и заругалась:

– Ишь, устроился, ступай отсюдова во двор ссать. Нечего из подъезда сортир делать!

– Я греюсь.

– Брехун, – выплюнула милая старушка, – навонял тут.

Ее толстое, помятое лицо излучало гнев, маленькие глазки злобно поблескивали из-под набрякших век. Я оторвался от батареи и пошел вверх. Сначала заглянул к Лене, которая первого января в такой мороз явно сидит дома.

Дверь без всяких вопросов распахнула девочка лет двенадцати. Лениво двигая челюстями, она, обдав меня запахом мятной жвачки, поинтересовалась:

– Что надо?

– Можете позвать Лену?

– Маманька на работе.

– Ужасно, – совершенно искренно возмутился я, – в такой жуткий холод торгует на улице.

– Жрать-то завсегда охота, – философски пояснила девчонка, – мамашке семьдесят рублей в день дают, не выйдет на точку – ни фига не получит! Да вы, дяденька, ступайте за угол, она там кукует.

– До которого часа?

– В восемь свернется.

Я вздрогнул. Стоять на пронизывающем ветру десять часов, не имея возможности нормально поесть и согреться, получая за каторжный труд семьдесят рублей? Ей-богу, мне здорово повезло в жизни.

– Не подскажете, Евдокия Петровна в какой квартире живет?

– Жаба? Прямо под нашей, – ответила отроковица и с треском захлопнула дверь.

Я пошел по ступенькам к той, кого Катя и дочь Лены называли жабой.

Глава 7

Надо сказать, что Евдокия Петровна и впрямь напоминала лягушку. У нее были слегка выпученные глаза и большой рот, сходство довершал темно-зеленый халат, в который куталась бабушка. Скорей всего, у нее проблемы со щитовидкой, я бы на месте родственников старухи сводил ее к эндокринологу.

– Тебе чего, милок? – весьма приветливо осведомилась Евдокия Петровна. – Чем торгуешь?

Внезапно я ляпнул:

– Милиция, разрешите войти?

– Конечно, – засуетилась хозяйка, – скидавай ботинки, держи тапки. Экая у тебя куртенка жидкая, прямо на рыбьем меху; платят небось мало, хорошую вещь не купить. Замерз, поди, хочешь чайку с мороза?

Я влез в засаленные шлепанцы и с благодарностью ответил:

– С удовольствием.

Бабулька препроводила меня на кухню, капнула в огромную чашку заварки, щедро долила кипятку и, поставив передо мной светло-желтую жидкость, велела:

– Клади сахар, не стесняйся.

Я обхватил кружку озябшими ладонями. Я пью всегда очень крепкий чай, почти черный, на худой конец красно-коричневый. К такому, который сейчас радушно предлагает Евдокия Петровна, не притронулся бы ни за что, но он был горячий, а я заледенел до самого желудка. Глотнув пахнущее веником пойло, я строго спросил:

– Можете рассказать, что слышали, стоя под дверью квартиры Беаты Быстровой?

– Вот страсть господня! – всплеснула руками бабуся. – Просто жуть! Убили девку-то! Зарезали! Ножом! Всю истыкали!

– Откуда вы знаете?

– Так Петька рассказал, участковый наш, он в квартиру входил! Кровищи вокруг, говорил, море!

Я молча глотал слегка подкрашенный напиток. Очевидно, этот Петька не очень заботился о такой вещи, как тайна следствия!

– Жуть страшная, – продолжала балабонить старушка, как все пожилые люди, она обожала быть в центре внимания, – ни отмыть, ни оттереть. Теперича людям ремонт делать придется.

– Кому?