Бриллиантовая пыль

— Ну, шаманка по-ихнему. Такая древняя жрица огня. Самая сильная ведьма, между прочим. Этот культ в Якутии еще со времен матриархата идет. Это сейчас у них мужики в основном шаманят, а раньше-то все было наоборот. Говорят, что удаганок осталось очень мало — единицы, а колдовать они умеют похлеще наших украинских ведьм. Даже могут человека в медведя или волка обратить. Так что нам таки повезло — сейчас она нас сделает черными в?ронами и полетим мы до дому, помахивая крыльями! — уже смеясь, закончил свой этнографический экскурс Лев.

— Фу ты, дурак! — отмахнулся от него Леха. На самом деле тревожный голос и серьезная физиономия брата вызвали в нем беспокойство, и он едва не поддался животной зыби ужаса и дурному предчувствию, от которого противно заныло в груди.

«Надо было послушать своего сердца и бежать оттуда», — думал Алексей Яковлевич сегодняшний, сидящий с закрытыми глазами в кресле самолета. И продолжал вспоминать каждую деталь того злополучного дня, который, как он считал, и положил начало всем последующим бедам их семьи.

— Не дурак, а женщины в конторе рассказывали, — обиделся там, в шестьдесят втором, у костра его брат.

— Слушай их, дур, больше. Вечно они к этим якутам таскаются!

— Да, ерунда, конечно, — прикрывая обиду, нехотя согласился Левка. — Но между прочим, среди старателей, которых я встречал в тайге, тоже слухи ходят про них, удаганок этих. Говорят, если встретишь такую в лесу, беги от нее, а то беды не миновать. Накличет удаганка. Силу мужскую отберет. А то и ума лишит. А старатели, сам знаешь, люди бывалые, зря балакать не станут, — гнул свое Лев.

— Да брось ты стращать меня! Не верю я во все это! Я за тобой удивляюсь: собираешь всякие сказки, народные эпосы! Ладно бы только собирал, а то еще и веришь в эту чушь.

— Вовсе я не суеверный. Просто интересуюсь, — совсем оскорбился Левка и даже отодвинулся от брата.

А девушка тем временем продолжала свой странный ритуал. Она сидела на корточках у костра и что-то наговаривала на огонь, совершая мелкие движения пальцами над языками пламени и совершенно не обращая внимания на мужчин, на их скоропалительную перепалку. Вдруг она встрепенулась, вскочила, достала из широкого кармана своей туники какой-то брикет, похожий на толстую, скрученную косицей пластинку. Взяв короткий нож с широким, криво изогнутым лезвием, разрезала брикет на три части и стала тщательно жевать одну из них. Остальные протянула мужчинам, требовательно показывая, что им надо сделать то же самое. И опять поцокала языком, изображая, как это вкусно. Алексей посмотрел на брата, тот пожал плечами.

— Это, наверное, заболонь сосновая, — предположил знаток национальных обрядов. — Кусок верхней древесины из-под коры молодой сосны. Якуты его едят вместо хлеба.

Алексей понюхал непонятное угощение — оно очень резко пахло смолой и едва отдавало все той же земляникой. Решившись, осторожно положил его на язык. Приятный, тонкий, травянистый вкус, чуть-чуть горьковатый, но освежающий рот. И вовсе не древесина. Скорее, трава, какая-то смесь скрученных побегов, засушенных и замешенных на смоле. Младший брат тем временем последовал его примеру и тоже стал жевать освежающую пластинку.

Убедившись, что мужчины честно перемалывают челюстями ее кушанье, улыбнувшись им и одобрительно покачав головой, якутка начала вокруг кострища дикую, невероятную шаманскую пляску. Она ритмично кружилась, мурлыкая что-то себе под нос, грациозно кланяясь в разные стороны, то запрокидывая руки вверх, то бросая их к самому пламени, а на ее тонких запястьях и щиколотках позвякивали браслеты. Постепенно она наращивала темп, ускоряла ритм, двигалась быстрее, мелькала стремительнее, пела все громче, даже яростнее, погружаясь в экстаз. И песнь ее становилась тяжелой и страшной, перерастала в отдельные гортанные вскрики, в которых слышались то клекот орла, то завывание вьюги, то весенняя капель, завораживавшая мужчин гипнотическим своим ритмом. Дойдя до кульминации и огласив окрестности последним беспросветно печальным диким возгласом, она стала утихать. Песнь перешла в нечленораздельное бормотание, размеренные движения ее тела теряли амплитуду, замирая над гаснущим уже пламенем. Девушка остановила свой танец и замерла у костра на коленях, что-то нашептывая на огонь, глаза ее опять уплыли под веки, обнажив голубоватые белки. Но братья этого уже не видели. Под последние шелесты стихающего гортанного голоса они уже мерно дышали, провалившись в глубокий, темный сон.