Бриллиантовый джокер

— Вы чего, мужики! — захлебываясь кровью и соплями, взвыл Лапа. — Не губите… я вам и про тачку скажу, что знаю… только подымите меня… не берите грех на душу!..

* * *

Через несколько минут, оставив братка связанным по ногам и рукам валяться на открытой террасе, и сказав его напоследок пару «ласковых» слов, детективы — прихватив с собой стоявшую на стреме Басю — спустились этажом ниже, а затем, воспользовавшись лифтом, смайнались в гостиничный холл.

— Дело обстоит даже серьезней, чем я думал, — сказал Стас, когда они выбрались на свежий воздух. — Ни в один из наших вильнюсских адресов нам лучше не показываться! Сейчас задача перед нами стоит такая: нужно подыскать относительно безопасный «угол»… потому что в офисе тоже небезопасно…

— И не менее срррочно раздобыть где-то стволы! — подхватил тему умудренный опытом напарник…

ГЛАВА 19 ЖИЛИ У БАБУСИ ДВА ВЕСЕЛЫХ ГУСЯ

Пара неудачливых автоугонщиков сидели взаперти уже четвертые сутки.

По прикидкам Серого, наступило воскресенье. Наверное, им было бы довольно сложно ориентироваться во времени, если бы на заре их не будил своим сорванным, старчески хриплым кукареканьем местный кочет. Чируха держала на хуторе с полдюжины курей и петуха, который несмотря на свой ветеранский возраст, кажется, все еще исправно выполнял свои обязанности. Имелась у нее в хозяйстве и собака: днем кобыздох помалкивал, — лишь изредка через стену доносилось погромыхивание цепи и сердитое ворчание — зато ночью он частенько заводил свою протяжную — на одной ноте — мелодию, и от этого его тоскливого завывания у пленников порой даже волосы на голове становились дыбом…

После нескольких подряд нескладных попыток кочета возвестить округу о наступлении нового дня, какое-то время — около часа примерно — царила дремотная тишина… Первой, как уже у них здесь повелось, к пленникам пожаловала Чируха. Принесла с полведра холодной колодезной воды, а также кое-что из еды — вареный картофель, луковицу, краюху крестьянского ржаного хлеба и даже — чему двое молодых людей сильно подивились — уже порезанный на ломти кусок л а ш и н ю [57]. «Сама не знаю, зачем я вас кормлю?! — пробормотала Чируха, вновь запирая двери „кутузки“. — Не сегодня, так завтра, вам п е т л ю н а к и н у т!.. [58] Не врубаетесь, вижу… эх вы… п е х о т а…» [59]

Сирейка, чувствуя, что слабеет, насильно впихнул в себя принесенную Чирухой пайку. Жанка тоже поела, но часть пайки оставила «на потом» — завернула в клочок старой газеты и спрятала под свой тюфяк…

Ругаться им было уже невмоготу — так грызлись, что даже голоса сорвали… Страх тоже куда-то отступил, уступив место тупому равнодушию.

Какое-то время оба пленника помалкивали, а потом их вновь сморил сон — тяжелый, как надгробная плита…

Прошло довольно много времени, прежде чем их разбудили мужские голоса. Раздался лязг отпираемой двери… Крюк осветил бошевским фонарем внутренности «камеры», потом, дохнув густым перегаром, скомандовал:

— А ну, млин, па-адьем!! Вы тут не на курорте… сукины дети!..

* * *

Он чуть посторонился, пропуская вперед Шуми. Экс-напарник принес несколько листов писчей бумаги и две шариковые авторучки. Покопавшись в хламе, сваленном в одном из углов каменного сарая, он нашел обрезок листа фанеры — писать все ж таки удобно на твердом… Потом ввернул лампочку в патроне, включил освещение и велел им приготовиться к уроку чистописания. Требование такое: следовало написать, как они на пару с Жанной угнали тачку, а потом «грохнули» Бугра…

— Лично я ничего писать не буду! — осознав, чего от них требует Шуми, сказал Сирейка. — Потому что… если напишем, что вы от нас хотите… вы нас тут же и хлопнете! Жанна, ты тоже ничего не пиши… брось ручку, дура!.. им наши записи нужны, чтоб было в случ-чего на кого стрелки перевести!..

— Давай я ему мозги вышибу! — подал реплику Крюк (в знак серьезности своих намерений он взвел пистолет). — На хер он нам сдался, Шуми! Или телку первой порешим… что скажешь?!

Жанка тут же принялась хныкать, чисто по-женски надеясь разжалобить этого невысокого, худощавого и малоразговорчивого парня, в котором ранее трудно было распознать натуру холодную, расчетливую и — как показывает время — довольно-таки безжалостную… и от которого, как она понимала, сейчас зависит ее собственная жизнь…

— Я не «мокрушник», млин! — неожиданно сказал Шуми. — Хотел бы вас мочкануть, уже были бы на том свете!

— А зачем ты нас на цепь посадил, Йозас?! — подал реплику Сирейка. — Мы что, враги тебе? Или — себе? Отпустил бы ты нас, Шуми… Клянусь всем святым… за Жанку, правда, не ручаюсь… а вот я готов поклясться, что буду держать язык за зубами… что нигде и никогда даже словечком обо всем случившемся не обмолвлюсь!..

— Ах ты сволочь! — вызверилась на него подруга. — Ты же трус! Трус и предатель! Ты же меня сдал… скотина! Чисто иуда! И ты еще будешь тут какие-то клятвы давать?! Я, в отличие от тебя… собачье ты дерьмо… никогда в жизни никого не предавала!..