Бриллиантовый корабль

– Ах, оставим это до завтра. Прикажи лучше приготовить Окиаде комнату рядом с моей спальней. Он не будет вмешиваться в мои дела, Гарриэт, и ты можешь сколько тебе угодно нежничать со мной, а я даю тебе слово греть зимой ножницы всякий раз, когда захочу обстричь себе ногти.

Будь я, однако, более сообразительной, я должна была бы сразу догадаться, что Ин просто-напросто боится вторичного посягательства на свою чудную и редкую коллекцию драгоценных камней, коллекцию, существование которой известно немногим людям и которая принадлежит к числу самых красивых и редких во всей стране. Ин прячет свои драгоценности в прочный несгораемый шкаф, который стоит в его собственной спальне; даже мне редко позволяется заглянуть в эту Святая Святых. Здесь я нахожу нужным упомянуть еще об одной странности характера моего брата. Он скорее согласился бы татуировать себе лицо подобно индейцу, чем украсить рубашку бриллиантовой булавкой. Спрятанные драгоценности свои он любил пламенно, и я искренне верю тому, что они играют некоторую роль в его собственной жизни. Когда у него в Париже украли бронзовый жемчуг, он плакал, как ребенок, которому сломали игрушку. Дело было здесь не в стоимости их, совсем нет! Он называл эти жемчужины своими черными ангелами – в шутку, разумеется, – он думал, мне кажется, что они приносят ему счастье.

В таком положении находились вещи в мае месяце, когда Окиада, японец, приехал из Лондона и поселился в Маноре. Ин ничего мне не говорил и не возвращался больше к своему рассказу об украденном жемчуге. Большую часть своего времени он проводил в кабинете, где занимался изучением легенд Адриатики, собираясь написать о них целую книгу. Свободное от занятий время он уделял мотору и обсерватории.

Я начинала уже думать, что все беспокойства его улеглись, и продолжала бы так думать, не случись тревожных событий, о которых я собираюсь писать. Случилось это в середине лета – пятнадцатого июня 1904 года.

Ин, сколько мне помнится, вернулся после небольшой поездки в Кембридж часов в пять пополудни. Мы пили чай вместе, а затем он позвал Окиаду к себе в кабинет и сидел там с ним почти до самого обеда. Позже, в гостиной, он был в самом веселом настроении духа. Он все время говорил о прежних своих любимых занятиях и очень сожалел, что забросил свою яхту.

– Я состарился раньше времени, Гарриэт, – сказал он. – Тем не менее я думаю купить другое судно, и если ты будешь вести себя хорошо, я возьму тебя с собой покататься по Адриатическому морю.

Я обещала ему вести себя хорошо, и мы принялись весело болтать с ним о пребывании нашем в Греции и Турции, о нашем путешествии в Южную Америку и о знойных днях в Испании. Никогда еще не видела я его таким веселым. Уходя спать, он два раза поцеловал меня и сказал такую странную вещь, которую я забыть никак не могла:

– Я буду долго работать в обсерватории вместе с Окиадой, а быть может, и еще два человека придут помогать нам. Не пугайся, Гарриэт, если ты услышишь какой-нибудь шум. Знай, что опасного ничего нет, я слежу за всем.

Ин бывает обыкновенно очень откровенен со мной, смотрит всегда мне прямо в глаза и говорит все, что думает, но очевидное намерение его скрыть от меня что-то в данный момент, его старание уклониться от моего взгляда и натянутое со мной обращение не могли не затронуть моего любопытства. Я не настаивала на его откровенности со мной, но у себя в комнате я много думала о его словах и совсем не могла спать. Книги также не помогли мне. Припоминая его слова и стараясь понять их значение, я не раз подходила к окну и смотрела в сад, находившийся прямо под ним. Дипдин представляет собой старинный замок Тюдоров, в котором осталось всего только три стороны от прежнего четырехугольника. Мои собственные комнаты помещаются в правом крыле; под ними находится сад, за высокой стеной которого тянется парк вплоть до Перийской дороги. Можете себе представить, что я должна была почувствовать, когда, взглянув из окна в час ночи, увидела фигуры трех человек, крадущихся вдоль стены и в той же мере боявшихся быть обнаруженными, в какой я испугалась, увидев их.