Бриллианты для диктатуры пролетариата

— Изволь. «Граждане, начиная с времен Древнего Рима, когда вождь рабов Спартак повел своих единомышленников против рабовладельцев надменной столицы, человечество мечтало о свободе. Из-за этой великой мечты шли на гибель крестьяне Германии, ведомые Лютером. Сложил свою голову мужицкий царь Емелька Пугач… Гнил на каторге Радищев… Сражались герои Северо-Американских Штатов… Потрясал основы феодального мира неистовый Робеспьер… Гибли под царскими пулями декабристы; с гордо поднятой головой ждали казни Софья Перовская, Кибальчич и Александр Ульянов… Эту мечту человечества сделал наукой бородатый Маркс и одинокий, влюбленный в море Энгельс… Мир обывателей, уставший от нищеты мысли и тупости бытия, затаившись, трусливо ждал перемен. Кто-то всегда выходит первым и принимает на себя великое и страшное бремя ответственности: это в равной мере относится к народу, государству, к личности. И вот пришел Ленин. Вместо упования на мессию, который принесет свободу, Ленин сделал практикой жизни слова гимна: „Никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь и не герой!“ Ленин взорвал спячку века. Как только новое общество начнет успокаиваться, ждать новых благ от кого-то, ему следует вспомнить Ленина: все в ваших руках ныне, вы за все в ответе! Мы сделали главное: дали вам великое право отличать людей не по цензу богатства, не по цвету кожи, но по тому, как человек относится к свободе!»

Шелехес слушал Владимирова зачарованно, по-детски, чуть даже приоткрыв рот. Когда старик замолчал, Шелехес откашлялся, снова принял обычный свой скептически-подозрительный вид и сказал:

— В общем и целом верно. У тебя были две ошибки: не Емелька Пугач, а Емелиан Пугачев, ну и про бородатого Маркса и что Энгельс одинокий — не следует, все ж они вожди…

Нину поражало умение Владимирова работать. Она могла подолгу любоваться, как он держал книгу в руках, пролистывая ее, как он ее оглаживал и ласково прихлопывал по корешку, поставив на стеллаж.

Как-то вечером, перелистывая томик своего любимого Монтеня, он задумчиво сказал:

— Талант, Нинушка, это категория врожденная, несущая в себе некую таинственную непознанность. Пушкин писал свои гениальные вещи шутя, никогда не думая, что он делает гениальное. А Щедрин? А письма Чехова? Он писал друзьям: «Делаю скучную вещицу, по-моему, выходит дрянь». Это о «Мужиках». Как научиться определять врожденную человечью талантливость?

— Придумать экзамены, — сказала Нина. — Диспуты…

— Несерьезно. Вы, молодые, норовите все обобщить; вы идете от общего к частному, а мне представляется правильным идти от индивидуальности, от закона к обществу, а не наоборот.

Владимиров отошел к стеллажам с разобранными книгами и, горделиво оглядев свою работу, сказал:

— Какие же мы молодцы! Через неделю примемся за экспозицию музея.

— Никогда не думала, что с книгами работать так интересно. Я раз ночью проснулась — будто кто здесь с бензином ходит… Страх! Прибежала — никого. Я тут остаток ночи и проходила, всё книжки наши рассматривала.

Владимиров погладил девушку по щеке и поймал себя на мысли, что таким же движением он гладил по щеке Всеволода, и вдруг сердце его сжало мучительной тревогой: где он сейчас? Что с ним?

В соседней комнате загрохотали сапоги.

— Неужели принесли печку?! — воскликнула Нина и побежала в соседний зал: книги там тоже были разобраны, полы вымыты и окна тщательно протерты.

Но в соседний зал принесли не печку — пять красноармейцев складывали возле двери железные кровати.

— Это что такое?! — спросила Нина.

— Это ордер, сестричка, — ответил молоденький красноармеец, протягивая ей листок бумаги, — все по закону. На пять дней мы сюда поселяемся: спать и книжки читать.

Нина, по-прежнему недоумевая, спросила:

— Вы что, охрана библиотеки?

— А чего тут охранять?! — засмеялся второй, огненно-рыжий парень в папахе. — Если б тут шашки лежали али хлеб. Спать мы тут будем, более негде.

— Нет, товарищ, — сказала Нина. — Ночевать вы здесь не будете.

Вошел Владимиров и, остановившись на пороге, предложил:

— В подвале есть свободное помещение, вы там и располагайтесь, пока не подберете себе жилье.

— Людям гнить в подвале, — сказал рыжий, — а книжки будут в комнате стоять? Давай, мужики, расставляйся…

— Я запрещаю! — сказала Нина. — Сейчас я возьму ваш ордер и подыщу вам хорошее помещение.

— Ни-ни, — сказал первый красноармеец, — нам и тут нравится.

— Дайте ордер, — сказала Нина.

— Чего ты с девкой балакаешь, — сказал пожилой боец, — расставляй скарб, и дело с концом.

— Кто вам выдал ордер? — спросил Владимиров.

— Кто выдал, тот и выдал, — ответил рыжий и, оттерев Нину плечом, потащил кровать в неширокий проход между стеллажами — подальше от двери.

Нина схватила парня за плечо и с неожиданной для ее хрупкой фигурки силой рванула, обернув на себя:

— Прекратить!

Парень поставил кровать на пол, прислонив ее к корешкам книг, и молча толкнул девушку. Нина упала. Все это произошло в мгновение. Владимиров поднял палку и ударил рыжего по шее.

— Паршивец, бандит! — кричал он. — Как ты смеешь?!