Бриллианты для диктатуры пролетариата

— Што такое — проверялся?

— За вами не следили?

— За мной не надо следить, — улыбнулся Юха, — я из военной контрразведки.

— А зачем вы об этом говорите? Не следует так… Выходите, когда потушат свет.

Исаев дождался, когда запела Лида. Он ни разу не слышал ее и поразился сейчас той странной манере, которая и сделала ее столь популярной в Ревеле. Пела она — будто рассказывала, ходила по залу, присела и к его столику и, уперев подбородок в кулачок, долго смотрела на него в зыбком свете свечи, которую держала в левой руке. Потом она снова пошла на маленькую эстраду, закрыла глаза и — выдохнула, как простонала:

Прощания, прощания,
Прощенья не проси.
Нас нет. Лишь одни расставания
И горе на бедной Руси…

На конспиративной квартире Исаева ждали Роман и Карл. Исаев сразу же узнал в Карле Виктора Пипераля, работника разведки, с которым они в ЧК пришли одновременно. Исаев ринулся было с объятиями к Роману, но тот сидел возле окна, зажав руки между коленями; улыбнулся он Исаеву жалко и, как почудилось, извиняюще-отчужденно.

— Что? — спросил Исаев. — Что случилось?

Он спросил это шепотом: тревога передается разведчику сразу, скрыть ее нельзя, как ни старайся, а Роман ничего и не скрывал.

— Ничего, — ответил Карл, — как ты?

— Что случилось? — повторил Исаев.

Карл вопросительно посмотрел на Романа.

— Скажи ты, — попросил тот и закурил.

— Понимаешь, арестован Яков Шелехес… Оценщик Гохрана… Он — старший брат Романа…

— Ты — Федор Шелехес?!

— Да.

Карл ткнул пальцем в пакетик, обернутый парусиной:

— В этом Шелехес… Яков… хотел переслать бриллианты Маршану через Огюста, своего связника… Чудом перехватили.

Они долго сидели и молчали. Карл громко грыз леденцы, а Исаев и Роман курили, тяжело затягиваясь, и от этого лица их то и дело освещались красным, тревожным высветом.

— У тебя мятные? — спросил Исаев.

— Да, — ответил Карл.

— Врачи говорят, это плохо для сердца.

— У меня здоровое сердце.

— Когда-нибудь испортится, — пообещал Исаев. — Как ты думаешь, Роман, дома не могло быть ошибки?

— ЧК не ошибается, — ответил Роман.

Исаев поморщился:

— Зачем так рубишь? Ошибается, еще как ошибается, Якова могли подставить под удар.

— Яков не такой человек, чтобы сидеть в игре «за болвана».

— Тогда ты не имеешь права раскисать, — сказал Карл. — Меня отправили сюда, чтобы сказать тебе правду, и просили именно тебя провести операцию с Маршаном. Отчего же ты киснешь?

— Наверное, потому, что все-таки Яков — его брат, — ответил Исаев. — У тебя нет братьев, Карл?

— У меня три брата и сводная сестра.

— А если бы подобное случилось с ними?

— Для меня сначала революция, а братья и сводная сестра — потом, — жестко ответил Карл.

— Я верю тебе, — сказал Роман. — Только знаешь, мы были все голодные, а Яша у нас был старшим — за отца… А когда совсем было голодно — мы шли к нему и он отдавал последнее. Понимаешь? А на праздники он сам делал гомулкес. Это клецки из слоеного творога. Стоял у плиты, с лысины пот утирал, песенку пел: «Ой-ой, майн Белс, майн штэйтэле Белс, майн хоймише Белс, во хоб их майн киндере йорен ферброхт…» После революции я сказал ему: «Яша, раньше ты мог делать все, что хотел, со своими бандитами, раньше был царь и буржуй. А теперь забудь свою банду». Он поклялся, что будет работать на честность и никаких дел с камушками. Я ему верил. А как же мне было не верить, когда наш братишка умирал от голодного туберкулеза и мы все скидывались с оклада по четверти, чтоб ему купить сала и яиц, а ведь Яша с одного камушка мог больше продуктов накупить, чем мы за свои деньги… А он ничего не послал, с нами вровень был, и нам это было дороже, чем если б он продолжал, как раньше, свою торговлю… Мы ему до конца поверили, когда у могилы Исая стояли…

Снова воцарилась долгая тишина. Она стала невыносимо тяжелой, и тогда Карл поднялся, подошел к Роману, положил ему руку на плечо и спросил:

— Чем я могу помочь? Я все сделаю. Только не надо так разрывать себе сердце. Твое сердце еще пригодится революции.

— Можно просить наших о помиловании, — сказал Исаев. — Это сделают — ради тебя, ради погибшего Исая, наконец.

— Я для него просить пощады не буду. — Роман несколько раз подряд стукнул себя кулаком по коленям с точными, какими-то автоматическими интервалами. — Не смею! Исай мне сказал: «Папа с мамой дали нам жизнь, в которой имя нам было „жид“ и любой черносотенец мог вспороть нам живот или разбить об угол голову. Ленин дал нам жизнь, в которой из жидов мы превратились в евреев, а из париев — в граждан республики!» Исай за это умер…

Карл обернулся к Исаеву:

— Главная трудность в том, что Роману надо пойти к Маршану и получить улику; Яков на допросах молчит, и прямых доказательств его вины нет, только косвенные. Бокий просил меня все Роману сказать — все, до последней мелочи. Бокий сказал: «Если Роман не сможет — тогда будем думать, неволить его у нас права нет».

— Какие косвенные доказательства? — спросил Исаев.